Полюс обратной связи. На плоскости льда спящие тюлени, основной выбор.

 

ГАРАНТИЯ  НЕВИНОВНОСТИ.

Наслоение реального происходит, остается и отвращается, я начинаю видеть.

Обратное время назад - выход моря и остановка, пластиковый бультерьер на поражение автобуса, стойка автомата, Paint BRUSHZ/

Старый танковый корпус атаки, смех оборачивается в невиновность.

Я остаюсь. Пара сорванных с чешуи запястий браслетов, середина дня, количество определяет составом реки и выход происходит вне.

Пожиратель змеи оставлен на сорванной пустоте провала - этажей вниз.

Окончательное восстановление связи ведет его к обреченному системой синхронизации обряду поражения. Поле наведения снайпера в зеркальное окно, сползающее через выбитое sun отражение, залив. Конец дней и остаток пульса в грузовом лифте и проломе дымовой шашкой газа.

Разведенная ухмылка добермана пещерного цвета, прерванная строгим ошейником через доли секунды. Площадь перед гостиницей разрывалась в сиренах и панике поражения.

 

ОБРЫВ СНА.

Монотонность. Проба смеха рассечением по консоли трека, направление внутрь по движению, обратный грув. Летящий неон по сторонам шоссе. Пара кофе - и две сотни по highway в остывающем лендровере, на пределах скорости и опустошения. Цель - сама определенность и отстранение - катастрофа под глубиной сознаний, скрытая наслоением синтетики, как пылью западного течения, проникающего и оплывающего ослаблением интоксированных движений по шарнирам паники. Догоняя собственный выхлоп ментола, дым скручивается и уносится под стеклом, врезая ночную скорость расчлением дальнего света. Тело проникает в движение, я могу чувствовать его вливанием, сквозь меня проносится дым сгорающего побережья, кричащий пульсацией чаек воздух, собранные чеки за последнюю неделю в руках, обрезанных перчатками, легкий грохот пустых банок по плоскости гудящего моста, провалы самолетного гула, пугающего вспененных собак перед аптекой, разложение под австралийским кенгуру, самкой. Коридоры заполненного выхлопом оборота, дешевле, чем на континенте и грязнее, двадцатипроцентный серый китаец по бросовой цене; не расстояние, а провалы отстранения врываются под разбитое дрожание пристани, скользкий бакен и торговый склон ночью, гниющая рыба и капустные листья. Я уходил кольцами восхождения прочь от побережья, бежал, срываясь паникой завершить кольцо ударом в грязную пену стекающей гальки, наслоение и обратный выхлоп.

Она в количестве отражений. Срез и сползшееся в трещины стекло.

 

-Я войду в тебя и состояние поглощения довлеет, срывая вопли с мостов синапсов, расколотый и взорванный кольцевой сон. Я войду в тебя твоими желаниями, ты сам впитаешь меня, компилируя и возникая в слепящем слое слюды. Я восстанавливаю синтез оболочек и частотой срыва неотвратимо аннигилирую тебя /СЛЕПЯЩИЙ ПРОВОД ПЕРЕВЕРНУТ ПРОХОЖДЕНИЕМ/

 

Непарное столкновение. Уклон в простреленное отверстие обрыва на треке шоссе, пролетая помповое сияние тоннелей я думал, что все желания, жизнь и отвращение к ней закончатся с тобой, мне необходимо было найти тебя, остановится в пустоте твоего сознания и оставаться в прибрежном ночном воздухе, срывая тебя запястьем. Полюс сна габаритами неона вырывает сквозь меня смех. Двести сияющих подрастающих сестер, утренний соленый бриз на ладони и пятнистый живой лемур - все, о чем ты происходила сквозь сны и голоса в подвальных городах земли - на заднем пластике машины проносится сквозь грозовое побережье, раскалывая кресты встречных катастроф, отражаясь в истерии серой матрицы, сползающей мышечной судорогой впереди, над вышками метана и полями, вздернутыми на раздел. Частота здесь.

 

Площадь костела разворачивалась в плеск барной стойки. Всполохи на восточном срыве проседали в солнце, скользя по хрому твоих стекол, сливающих лицо в полюс поражения, расплавленный по губам. Часть красного взметнулась над отражением во вращении распахивающейся стеклом двери, ты вошла в пустоту утреннего кофешопа, скользя керамикой и двигаясь направлением ствола. Кричащий глубинный стык звука с улицы сорвался в гудящий выхлоп кондиционеров, кофе в твоей коже проступало дешевым адреналином и пробивало меня интоксикацией сильнейшего амфетаминоза, за провалами и городской воскресной ртутью доков, скрежет дуговых кранов под ударом. Повадки кошки. Абсолютная несовместимость ее движений и впитывающая температурная пленка восходящих потоков. Какое то время назад, на полотне кинотеатра, проекционное немое насилие, поглощающие распады ковровых бомбардировок, хроника и отсутствие. Кадры японской войны, поражения в океаническом госпитале, растянутом по востоку цепью прерываний. Синтетический клон. Вот что я видел силуэтной простреленной маской в твоем движении сейчас. Клон взорванной иллюзорной кошки, попавшей в кадр. Помню, я чуть не захлебнулся колой, безразлично разглядывая черно белый монохром, мелькающий на экране кровью и океаном, раскосыми лицами, вывернутыми в отстрел и проникающей формой отрядов за императора, распадающихся ударом в головное судно конвоя. Полное безразличие выбило невероятное существо кошка, попавшее в кадр расстрела военнопленных. Стянутые кожей и поражением лица, теряющиеся в треске копии, мерцание воздуха и деревянных построек background и взвод с карабинами. Все обычно, но что то отвлекло меня и наложило zoom на дальнюю часть картинки - под бамбуковым навесом, почти сливаясь с общими помехами настолько, что разглядеть сознательно практически невозможно, осторожно и расслабленно сидела кошка. Она пробивала всю глубину полотна экрана и пустоту зала, впиваясь в меня спокойствием и осознанием. Критическое состояние разряда, состояние покоя в точке разрыва. Ее дыхание не вливалось ни в то, что происходило на экране, ни в мой мир, оставаясь вне пределов. Я понимал это и не мог расшифровать, ввести ее в рамки принятого восприятия. Она просто сидела, поджав лапы и смотрела в меня. Потом вдруг сорвалась с места и исчезла в переплетении деревьев, я понял, что ее спугнул залп и выбежал, наткнувшись взглядом на световое пятно выхода.

 

На мосту демаркации, порог Дублина. Мотоциклетный шлем, сияющий пластик с ртутным замедлителем. Разлетелся по тихой улице, отстреливая осколки осеннего неба в защитном стекле. Пустота грохота, дребезжание стекла, площадка за армированной сеткой и внедорожный фургон, белый форд восемьдесят второго года.

South -

Крайность, определяющая движение. Если не перестроить порядок векторов, обратный выход перестает быть возможным, нет повода повторять движение в прокрутке назад. Несопоставимо. Разный самурайский сон - тень ящерицы по изголовью, пульсирующий сток крови. Растворенная клетчатка неорганического прохождения. Ты ставишь на простреленный возврат чисел и легко подталкиваешь меня к выходу. «Они погибли в тюрьме» - только и успеваю услышать я - «ее скинули в пролет лифта». Последний агент R/A/F погиб в этом году, за кольцом пунша в баре. Кончился, как механический зверек, как эквивалент кошки на бульварной яме. Двадцать лет назад Ульрика повела себя гораздо в соответствии. Мы вызываем вас в предысторию но нет гарантии всяческого развития - только и слышно со стороны чешуйчатого низкорослого полинезийского ящера, бармена и поставщика сложного кофе совместительно. Кварцевый диск опустошает направленность света, соскальзывая наклоном в воду, за доками ослепительной тенью.

 

Мы проходим по темнеющему наклону брусчатки, вминающей вид излома и ты оборачиваешь легкий оскал доби, трехмесячной сучки добермана на густой зелени заднего двора, скалишься часто и определенно, вдавливаясь в шлейку за неизменной рукой. Отрешение и голоса в плавильной мечети скользят в твоих глазах, сумрачный вопль древнейшей деэволюции раскачивает откосы домов и гул машинного тоннеля, на сотни под побережьем пробивающего сланцевые отроги. Теряющийся голосовой синтез, набранное число в автомобильном потоке выпадает, ты входишь на освещенный полюс заправки и простреливаешь ближайший к востоку агрегат закачки, сжатый песочным кольцом заполнения. Пуля пробивает дыру в колонке и впивается в желтый сигарный мерс на парковке, милях в трехстах к восточной провинции, арабы кричат и размахивают оружием.              

Ты делаешь несколько движений, наклоняешься к окну кассира, оплывающий закат вырывает твою кожу апельсиновым цветом тусклых плантаций, рассеченных автострадой и покрытых пылью, ты отставляешь лицо от зеркальной ртути стекла и, выставив локоть, разносишь это искрящееся отражение несколькими, почти сливающимися в один слом выстрелами, пять пятнистых аллей для парных доберманов утром каждого дня, на перспективе дрожащего восходящим потоком воздуха. Восточный парк.

 

Несколько лет ты провела в провинции одного европейского штата, оставаясь вне достижения властей и местной полиции. Стэн рассказал мне, как превосходяще возносятся там шпили костелов над блеклой полосой речного бриза, касаясь летящего плоского неба разводами синтетики и свинцовых отложений, на прерывании сна. Он определенно пережрал абсента и последний раз я видел его плохопропечатанное типографией лицо на обрезе местной газеты, уведомляющей, что поиск данного объекта становится необоснованным по причине смерти последнего, и несколько строк сводки задержания группы особо опасных талибов в ресторанчике недалеко от восточного моста. 23 сентября, этот год и континент. Стекла подернулись блеском электричества, когда на ступенях подвала провисла тугая тень перестрелки и голова Стэна попала в трек пулевого срыва. Восторга в его глазах хватило бы надолго всем коала южного побережья в голове. Он рухнул в красное вино, бокалом тонкого нарезного стекла расшившее его лицо на окровавленные полосы. Просто оказался в том месте в определенное время и девчонка напротив подтвердила это позже инспектору естественной истории и порядка. Талибы доели лобстера и погибли, уверяя, что за императора. Стэн получил свинец в голову стечением обстоятельного времени. Закономерно и эффективно. Несколько позже я спускался в этот подвал, отстраняясь от малейших воспоминаний и с состоянием исполнения, без всяких мыслей о побережье и изломе прилива на опустошенном восторге диких пляжей, спустился в полумрак сознания, сжимая холодный камень по стенам, как в опьянение внутреннего хода церемониального зала. Тюлени в блестящий ледяной океан льда и точкой срыва на дно.

 

Все пасти раскрылись в ожидании снега, город скатился в скольжение грязи и гул каналов, превышающих корпуса и заливающих улицы мутным потоком. Опустошение. Я проводил все дни в номере, растягивая время абсентом и тремя каналами новостей из разбитой тошибы. Портье пару раз пытался свести со мной общение, но я отсутствовал в его выражениях и он отстал. Еще и еще раз вспоминал я слова Стэна и разглядывал газету с его эпитафией, составляя события и факты в то, что могло бы стать нахождением тебя и очередным проходом по этой неосуществимой системе.

 

- Восторг и поражение - одно из другого. Ты воспримешь меня и будешь убит. Как в детской считалке...

 

Но уйти от поражения не представлялось действием возможного. Я смотрел в окно, на простреленный дождевой город и пытался обратить воспоминания в продолжение ассоциаций и отсутствия снов, качественный срез паники. Ножевой разворот мусорного трака прогрохотал по пустоте внизу, спугнув кошку под ледяной поток. Разверстые ступени условно сияли дрожанием капель и шпили поглощались низкой сетью статики и осадков. Форма. Раз за разом ты теряла ее постоянство, я силился схватить и сфиксировать ее, но только отстранялся, используя одну; ты обращалась в лопостное пресмыкающее, стоило мне разбудить кошку. На тектонике западного полушария, полночь:

- Годы и проявления сознаний, эволюции в катастрофах и ночные набеги. Уступы земли и бетона, консервный нож по твоему запястью. Я опускаюсь в молоко бессознательного, молочный коктейль с выбросом адреналина на нисходящем движении подземки центра. Города играют в слежение и накрывают провалы температурными барьерами. Спинномозговой нерв слежения, пятидесяти семи тысяч в минуту, в движении. То, что ты видишь, не определено, как реакция, но основа страха в его отсутствии. Параноидальный ступор движения - поглощая синтезированный бургер, за телетекстом и монитором на девятом офисном этаже, в скалах аквариумных стекающих по подбородку галерей потребления и на высохшей ртутной амальгаме насилия в потреблении препарированных систем внутривенно, внутриутробно и непосредственно путем визуализации - скидывая носитель в банк клиники восторжения и невостребованное кормление подземной системы наслаждений, удовольствие движения и эйфоризированный выпад с трека скорости. Мягкие собаки подавляют имунную систему и возникают на закатной ленте прекрасными пехотинцами со сталью в сердце, теряющие последний мутагенный слой они растворяются и остаются заключением сделок и контрактов, наполняя бесчисленное множество баз данных им на вечное отождествление, кипящий азотный выхлоп. Кенгуру на простреленном джипе ожидает пылевой смерч, готовится пережить его.

 

Я помнил это? Твоя рука на восстановленном пульсе.

 

После температурного спада портье вытащил на крыльцо резиновый ребристый коврик и убрал кадки с маленькими кокосовыми пальмами в павильон, к лестнице. Ожидалось обледенение и все постояльцы сновали ихтиозаврами и прочей доисторической нечистью в ожидании. На площади взорвали костел и полиция оцепила квартал. Говорили, что это талибы. Вообще то, говорил портье, я мешал кофе и пытался не слушать его, сконцентрировавшись на мейнстриме сахара в водовороте. Слово «талибы» прервало мое отстранение и я немало удивил старика, вдруг проявив к его трепу такой живой интерес. Час двадцать спустя я подходил к ратуше, за восточными воротами, у самых холмов. Грязь вжималась и растекалась сливочным шоколадом от подошв - за городом, за старым городом катастрофически не хватало асфальта и горячих фастфудс, теплых окольцованных кошачьих и терморегуляторов газовой кухни. Медная плоскость таблички над крыльцом на двух языках поясняла нынешнее назначение ратуши - Городской Архив, в орнаменте дракона и вьющегося в шипах растения. Я сбил, насколько возможно, грязь с ботинок и толкнул тяжелое полотно неимоверных размеров двери в полумрак гулкого зала, отстрелившего звуком шагов и хлопаньем крыльев по пустоте периметра.  Состояние времени остановилось, стоило закрыть дверь, полное поглощение внешней среды. Я огляделся на готических изысках какого то прошедшего века и поднялся по ступеням, следуя указаниям старого портье. Дверь в конце коридора возле столика с лампой и мраморной урны - точно по описанию.

- Нет, определенно вы не понимаете меня, человек, - его голос срывался с полупрозрачного тонированного потока в синтетический свистящий стон, он нервничал и глаза за стеклами без оправы смотрели прямо на меня. Полная противоположность зданию, строгий стиль костюма и сияющие полистироловые панели яркого пространства с минимумом мебели - стол, черный и массивный, матово пробивающий белое стерильное пространство. Пепельница идеального прямоугольника камня с инкрустацией контура и плоский lcd монитор. Больше ничего.

- Нет никакой информации по этому делу, понимаете. Дело закрыто в семьдесят восьмом и все передано во внутренний архив, на материке. Я ничем не могу помочь вам, достаточно того, что я выслушал вас, штатское частное лицо. А теперь, - он приподнялся и повернул руку ладонью вверх, - я попросил бы вас покинуть здание.

Он совершенно ясно дал мне понять дальнейший порядок действий и я всадил кулак в его правую височную область. Скинув тяжелое неактивное тело на глухой синтетический ковер я уставился в мерцание консоли, распадаясь внутренними схемами прохождений. Пролонгированный слепящий нерв.

 

В семидесятых, за провалом синтетики последовал подъем более радикальных методов ведения сознания по трекам системы. Кричащие заголовки и кросслайны утопили города в движении направленного термонасилия свинцом и рядом резко реагирующих соединений. Вокзал южного порта - катастрофа ожидала трех сотен, морские тюлени хлопают ластами, бросая мяч. Лето, парк развлечений. Взрыв водяных удовольствий, пять вагончиков с шестидесятиметрового стока врезаются в теплый поток голубой воды и передний задевает ждущий механизм жучка - убийцы. Детишки разлетелись с голубыми брызгами. Лемуры свесились за хвосты и таращатся на водоизмещение эсминца. Октябрь, 78. Съезд людей за свободный мир и отсутствие насилия. Трассирующий поток с балкона зала делегаций по рядам и ряд взрывов в фойе и на сцене. Одновременно взорван автобус с индийцами на парковке перед залом. Исповедь клонируемых муравьедов, горячий муссон и происхождение подвида. Перестрелка одностороннего уничтожения. Тебя взяли с корпуса восьмиэтажного отеля, прострелив бедро и содрав прикладом слой со скулы. Двадцать лет на материке, без права обжалования. Ты и еще двое. Год спустя они перестали существовать, самоубийство в камере - официальная версия и газетные заголовки. Два года - ты бросаешь тело в провал лестничного пролета, когда тебя ведут на очередной допрос. Официальное заключение - смерть. Эта система заслуживает тебя и ты выживаешь, госпиталь ВМС и усиленная терапия психотропами. Все. Больше ничего. Последний отчет - 28, октябрь прошлого года. Великолепная игра и опустошение.  

Я затащил клерка под стол и вернулся в отель. Все происходило быстрее по нарастающей, восходящий к распаду синтез.   

Гладкий орнамент событий вернул меня в сон и я оставался без движения.

Как сторона обратного движения.

 

Срезанный  поворотный  блок автокара протащил тень по плоскости асфальта и остановился метрах в трех за окнами подвала. Я бросил деньги на стол, допил зеленое вещество и поднялся по широким ступеням, отражаясь в тусклом окне раздвоением призрачного Мунка . Талибы. Достойное замещение противосистемному блоку твоего детства. Я не мог подозревать, я должен был допустить. Активность политики в играх. Грязно, но действенно. Одноразово и красиво. Великолепная кошка. Я нашел тебя и покидаю этот город. Я остаюсь с тобой и теперь. Я мог бы увидеть тебя в том носителе, который они наполнили тобой, как в прозрачном приливном опустошении глухих покинутых пляжей солнечного среза материка. Они могли использовать ту часть тебя, которую знали и не больше. Но ты пошла на это полностью, ты не могла не знать, ты хотела этого. Пара взрывов, исламские улики и свобода. Как знакомо. Ты всегда любила млеть от лобстеров, старый итальянец на кухне говорил и я узнавал тебя. Он запомнил манеры твоей улыбки и сквозь шрам ты улыбалась, как кошка. Он так и сказал - «она улыбнулась и я увидел что это кошка понимаете это было как спать она превратилась в кошку на моихглазах потом она стала опять девушкой взяла лобстера за клешни и ушла за столик к приятелю. Только этот знаете шрам...»

 

---------------

- Если я теряю тебя внутри - я теряю себя в тебе. Мы играем, опустошаясь с разными из нас. Я - с проекцией тебя, ты - с моей проекцией. Я ведь совсем не знаю, кто ты. Непревзойденный сарказм состояний. -

 

говорит кошка. 

 

------------------220999