2032

 

 

 

- Да нет же, говорю вам. Это та девчонка со второго этажа, - Майкл вытянул ноги и швырнул окурок в темноту. – Она попала под очиститель, вот нам и отрубили энергию.

 

- Ну ладно, с меня довольно. Я к себе, - Клаудия поднялась из кресла, включила фонарик и направилась к дверям бункера.

           

Это стало уже чем-то вроде традиции, вот так собираться в темноте и рассуждать о всякой всячине. Сегодня, к примеру, спор зашел о причине вывода этого кондоминиума из сети общего энергоснабжения и военного расселения однажды утром. Топот сапог и вертолетный треск. Голос, усиленный в тысячу раз, объявляющий о том, что все пространство кондоминиума объявляется военным объектом и, собственно, само расселение, длившееся какой-то час, после чего здание опустело. Почти опустело. Спорщики, сидящие в темноте, и были теми счастливчиками, которые вытащили самый странный билет в своей жизни. У Саймана, например, нашли какую-то болезнь, которая, как считалось уже лет триста, осталась только в учебниках. Сайман говорил, что скорее всего он подцепил ее в джунглях, во время экваториальной зачистки. У Клаудии было не все в порядке с властями, а Майкл банально не успел выйти, его каким то чудом не заметили, он просто уснул в ванной после пирушки, устроенной его бывшим сокурсником. И, что самое смешное, пирушка проходила именно в этой квартире, то есть Майкл чисто в гости зашел и вот, завис, что называется…  А приятель в это время уже пытался попасть подрагивающими после вчерашнего пальцами в клавиатуру, сняв пиджак и ослабив галстук, из за чего удостоился многозначительного взгляда начальника…

 Таких аутсайдеров, оставленных в холоде и темноте многоквартирного архитектурного монстра, было где-то человек тридцать. Не прошедших через сканер, установленный перед входом в здание. Им просто объявили причину, затем они получили разряд и пришли в себя уже в темноте изолированного здания. Сначала была паника, крики и ужас. Потом – ожидание, что стальные пластины, перекрывшие все окна и входы, в один момент будут сняты и… Через месяц природа взяла свое и люди начали приспосабливаться к новой жизни. Где-то  тридцать узников в собственном доме. Более точно никто не мог подсчитать, хотя периодически то одного, то другого жителя-узника вдруг охватывала маниакальная жажда подсчета, но, поскольку ни лифты ни телефоны не работали, а старики, по слухам живущие в верхних, когда-то престижных уровнях, не могли просто физически преодолеть восемьдесят этажей темной и холодной лестницы, то затеи эти обрывались так же внезапно, как и начинались. Поэтому те тридцать человек, которым суждено было остаток жизни проводить на нижних этажах, дабы скрасить приближенные к доисторическим условия своего заключения, собирались в огромном бункере, где некогда стояла техника жизнеобеспечения, и трепались о том, что приходило в голову. Первое время жаловались на судьбу и поносили городские власти, отрезавшие их от семей, света и просто от цивилизации, но постепенно все пришло в норму, если можно назвать эти условия нормой. Личности, подверженные стрессам свели счеты с жизнью, странным образом исчезнув из здания, внешнюю изоляцию окон и вентшахт закончили, и в кондоминиуме воцарилась глубокая пустота. Так прошло почти два года…

           

Клаудиа хлопнула тяжелой дверью и в бункере, слабо освещенном толстой индийской свечой воцарилась тишина. Где-то за стенами слабо шумел город. Майкл сплюнул, и тяжело поднялся с антикварной, инкрустированной слоновой костью и серебром турецкой лежанки – чего-чего, а такого добра в пустом, спешно эвакуированном доме было навалом. Майкла всегда поражало несоответствие этих вещей и той ситуации, в которой все они – и люди и вещи – оказались. Например, на четвертом этаже, где в былые времена жили представители так называемой спецназовской элиты, он нашел пару ковбойских сапог из настоящего крокодила, которые как влитые сидели на ноге, но получить обычное для таких случаев чувство восторга он не мог. Всем попросту было наплевать, ходит ли он босиком или вообще не ходит. Хотя, надо признать, в первые месяцы инстинкт мародерства владел изолированными и они, сначала тайком друг от друга, а потом и сообща, принялись растаскивать брошенные вещи. Вот и бункер они отделали так, что он стал напоминать лавку безумного коллекционера очень дорогих вещей. Майкл даже как то попытался подсчитать хотя бы примерную стоимость всей этой роскоши, но когда цифра перевалила за несколько миллионов новыми, бросил эту затею. Одна лежанка, на которой, по негласному правилу, всегда сидел Майкл, тянула штук на триста. Да только ни продать, ни поразить внезапно приехавшую родню жены он уже никогда не сможет.  Кстати, находили и деньги. Внизу, где жил управляющий, оказался небольшой титановый сейф, полуоткрытый, видимо в спешке, в котором аккуратно, стопка к стопке, лежали свежие, еще пахнущие типографией, купюры. Все, было, обрадовались, что  неудивительно, но довольно быстро сообразили, в какую золотую клетку поселило их стечение обстоятельств и правительство, и про нехилое состояние постарались забыть. Только Клаудиа сунула одну пачку в карман и каждый раз, когда они собирались в бункере, сжигала по несколько банкнот, вглядываясь, как чернеет и скручивается за желтой полоской огня лицо уже никчемного бумажного президента. Жратву им поставляли раз в месяц – в основном соевое мясо, галеты, да пятидесятилитровую флягу дешевого китайского рома. В нормальное время Майкл и близко не подошел бы к китайскому рому, но постепенно понял, что если он не будет пить, то очень быстро съедет с катушек. Видимо, это поняли и остальные и к концу второго года пойла стало уже не хватать, но ни передать просьбу, ни как-либо еще решить эту проблему они не могли – контейнер с продуктами появлялся в герметичной, встроенной прямо в стену одной из квартир на втором этаже, камере. Ее сразу окрестили «кормушкой», попытались обмануть шлюзовой механизм, но это оказалось абсолютно невозможно. Все было слишком хорошо налажено, что бы оградить внешний город от изолированного здания. Даже замкнутую систему сантехники встроили за несколько часов. Майкл тогда подумал, что это довольно странно, когда твое дерьмо превращается в чистую и вполне пригодную для питья воду.

           

Майкл вздохнул, и опять подумал о небольшой штурмовой беретте, которую он нашел в квартире того же спецназовца, нашел и надежно спрятал, решив, что если совсем голова поедет от такой жизни, то он не станет прыгать в лестничный пролет, как это сделала Лу через месяц изоляции, а поступит более по-мужски. Хотя в глубине души он понимал, что врет сам себе. Просто он боялся высоты, и никакие обстоятельства не заставили бы его принять грудью пустоту. И еще он думал, почему их просто не ликвидировали, списав на  отходы производства, а заперли, как лабораторных крыс, и вот уже почти два года поддерживают в состоянии «on», но только натыкался на еще более запутанные парадоксальные расхождения со здравым смыслом.

 

Майкл вышел из бункера, не оборачиваясь. Он знал, что никто и не смотрит на него, уже давно такие вещи, как прощания и приветствия стерлись из сознания замкнутых. «Как еще друг друга не попереубивали», - он положил ладонь на прохладные перила и подумал, что вполне вероятно в пищу добавляют седатику или какую-нибудь еще дрянь, от которой у обитателей тормозятся рефлексы. Надо будет проверить, в южном блоке, где жили китайцы и прочий третий мир, он как-то наткнулся на подобие лаборатории – скорее всего там синтезировали наркоту. Хотя смысл какой, все равно, жрать то надо, а подать официальную жалобу можно только, вот например, Клаудии, но вряд ли она даст ход делу. Майкл усмехнулся и стал подниматься, рассеянно выбирая одну из своих квартир для ночевки. И опять наткнулся на то, что никак не привыкнет к этой безумной участи узника в собственном дворце. Старые квартиры были, естественно, у всех обитателей, но почти никто не остался там жить, подобрав для заточения места поудобнее, или потому, что дом, в котором ты прожил столько лет, неожиданно оказался тюрьмой. Запасов провизии почти никто из живущих в кондоминиуме не делал – супермаркет был прямо в центре двора, поэтому, взяв только привычные и поэтому необходимые вещи, все разбрелись на поиски нового жилья. Несложные математические подсчеты дали нелепый результат жилой площади на единицу оставшегося населения. Где-то по два футбольных поля на человека, и это в городе, где демография натворила дел, и цены на жилье постоянно росли, росли и спальные районы, но это не могло удовлетворить потребностей населения. К примеру, у Майкла было три роскошных лофта на восточной стороне, одна небольшая квартирка в центральной части и квартира спецназовца, где он нашел ствол. Это, по внутренним меркам, считалось где-то за чертой бедности, но Майкл не стремился к слишком шикарной жизни. Клаудия – вот это был зажиточный тип. Она отхватила себе весь пятый этаж, по всему периметру здания. Что она делала с такой уймой жилья – Майкл не понимал, хотя, когда он заходил к ней, все говорило о том, что за пространством следят.

 

 

Остальные тоже рознились по пристрастиям владений – толстяк Сайман, был сторонником квадратных комнат, желательно геометрически выдержанных в пропорции равное количество одинаковых квадратов, составляющих больший квадрат, его старая квартира была почти идеальна для него, но он, используя время и подручные средства типа лома и кувалды пробил стены соседних квартир, объединив их в огромный квадрат. Ушло у него на это больше полугода, но, поскольку заняться было нечем, работал он с удовольствием и не перенапрягался. Да и остальные, уставая от безделья, время от времени вносили свою лепту в этот архитектурный проект. Сайман ломал стены, иногда путаясь в проводке, но опасности, что лом наткнется на активное электричество, понятное дело, не было. Постепенно все разбрелись по этажам, заняв пространство, необходимое для жизни, если можно такое существование назвать жизнью. Но так или иначе, десять нижних этажей продолжали существование, а выше, там, где по слухам жили брошенные старики, никто обычно не забирался. Майкл как-то попытался преодолеть максимум холодных и темных ступеней, но этаже на двадцатом фонарь замерцал и погас, оставив Майкла один на один с черной неизвестностью. Он прислушался, на какой то момент ему показалось, что он слышит шаги в вышине, он похолодел и, чувствуя, как по спине стекает пот, осторожно начал спускаться. Через несколько секунд что то быстрое и незаметное пронеслось, коснувшись ног Майкла. Он потерял равновесие и пролетел целый пролет лестницы, хорошо приложившись лбом о стену. В себя он пришел от того, что кто то смотрел на его лицо, совсем близко. «Ну все, приехали», подумал тогда Майкл и приготовился поверить в чертей и прочую нечисть. Но тут до него дошло, и он облегченно выдохнул полный страха воздух, и вдохнул уже совсем другой, смешанный с облегчением. Голова зажила через неделю, а у Майкла появилась кошка. И после этого он больше не повторял попыток пробраться наверх. Хотя на ночных (условно, поскольку механических часов ни у кого не было, а электроника без электричества протянула не так уж долго) «вечеринках» в бункере не раз предлагалось попытаться дойти до крыши, но все понимали, что те, кто их изолировал здесь, подумал и о таком варианте. Сайман, после окончания перепланировки, попробовал пробить внешнюю стену. Армированный бетон сдался через месяц исступленных боев и Сайман, бросив кувалду, тяжело опустился на холодный пол. В свете лампы под обвалившимся бетоном проступил металл. Сайман со злостью швырнул в дыру кусок камня, но даже не услышал гула. Только сухой стук. То, что панели, которыми спаяли дом, не меньше метра в толщину, сомнений не было. 

 

 Минут через десять Майкл, почти ни о чем не думая, добрел до квартиры спецназовца и растянулся на кровати. Дверь он снял еще в начале этой жизни и вышвырнул в лестничный пролет. Грохот промчался по столбу пустоты вверх и затих, наверное, под самой крышей. В принципе, дверей почти ни у кого не осталось – то ли страх темного изолятора, то ли общность желаний, но в любую квартиру мог попасть кто угодно. Два года не то, чтобы сплотили, скорее, сделали общину более разумной, как прайд или стаю гиеновидных собак. Хотя в любой стае существует иерархия и вожак, а в этом внутреннем мире вроде все были равны. Хотя нет. Майкл слез с кровати и пошел в ванную, следуя за тусклым лучом фонарика. Был Крейг. То есть реально был, в прошлом. До изоляции Майкл ни разу не видел его, что не удивительно – кондоминиум был огромный, как океанский лайнер, а Майкл был здесь раз десять, не больше. Так вот, Крейг, где-то в конце первого года вдруг стал недвусмысленно намекать на свое превосходство. Выражалось это в основном претензиями на более крупную долю из «кормушки», хотя никто никогда и не пытался делить пищу, все использовали ее по необходимости. Потом он стал подъезжать к Клаудии, что, естественно, закончилось полным его провалом. Кроме Клаудии было еще несколько девушек и одна пожилая дама, коридорная с верхних этажей. Но по иронии судьбы женщин было гораздо меньше, чем мужчин, что сказывалось на отношениях. Особенно инстинкты начали проявлять себя в конце первого года, когда изолированные уже адаптировались к постоянному полумраку и несвободе. Продолжалось это недолго и сменилось апатией и безразличием к происходящему.

Майкл посмотрел в зеркало, на свое лицо, освещенное тусклым светом фонарика. Кожа стала почти белой, глаза увеличились и на полностью выбритой голове выглядели устрашающе. Вообще, большинство предпочитало не стричь волосы, так, что дом стал напоминать колонию хиппи-сатанистов. Но Майкл, по старой привычке, раз в неделю выбривал череп найденной в квартире приятеля старинной опасной бритвой. Интересно, когда запас батареек, собранных по возможности во всех доступных квартирах кончится, станут ли они видеть в темноте? Майкл ухмыльнулся и протер лицо тепловатой водой. Да, насчет альфа-самца. Крейг довольно долго действовал всем на нервы, выбил однажды пару зубов добряку Саймонсу а потом исчез. Нашли его случайно. Часть лестничных перил на пятнадцатом этаже была выломана – Саймонс, когда крушил свои стены, использовал куски арматуры для каких-то технологических нужд. А поскольку по негласному соглашению выше десятого этажа без особой необходимости никто не поднимается, да и расселились все по возможности ближе к первому – то торчащая арматура вряд ли могла причинить кому-то вред. Но Крейг висел на ней, как индейка на вертеле. Три изогнутых штыря пропороли его сквозь горло, брюшину и пах, глаза остекленели и выпучились, как будто он пытался разглядеть что-то далеко внизу. Его нашел Саймонс, собираясь срезать еще железа для своих занятий. Это было вечером (условным), когда почти все сидели в бункере. Он вошел и сказал, что нашел Крейга и ему нужно несколько крепких парней. Подняться и снять тело было не проблемой, проблема была в том, что с ним делать. Оставлять его, даже если затащить в самый дальний угол и накрыть шкафом, было нельзя. Не хватало еще трупного яда. Хотя вентиляция и работала, но настолько слабо, что разложение началось бы немедленно. Он и так уже попахивал. Клаудиа предложила «сжечь этого подонка к чертям собачьим», но особого ажиотажа ее предложение не вызвало. Решили пока оставить его внизу, под лестницей, пока не найдется решение. А потом он исчез уже насовсем… Как и все те, кто решил, что смерть лучше такой жизни. Как и Лу. Тогда, в период самоубийств, никто и не думал, что делать с трупами. Шок еще не прошел. Просто тела исчезали и никто не видел в этом ничего необычного. Но с тех пор не было ни одного случая подобных проявлений, и поэтому исчезновение Крейга было встречено настороженно. Но, тем не менее, проблема была решена.

 

Возвращаясь к кровати, Майкл вспомнил выражение лица Клаудии и опять подумал, что странная смерть Крейга корнями уходит в ее зеленые глаза. Потом подумал о ее теле и, вспоминая подробности давнего секса, провалился в еще более густую черноту, сменившуюся вспышками обрывочных снов. Он видел солнце и белый катер у причала озера. И еще траву, невероятно зеленого цвета…

 

 

 

 

 

Прошло еще время. На этот раз ему снились рыбы – исландская сельдь, огромные сверкающие на солнце косяки и вываливающийся из сетей многотонный улов, зеркальной амальгамой покрывающий палубу шхуны. Майкл отчертил отверткой очередное просыпание, зажег спичку из пустого на две трети коробка и пересчитал сетку царапин на лакированной поверхности платяного шкафа. Получается примерно четыреста дней – он начал вести счет снам относительно недавно, но Салли, припанкованная девчонка, в первый же день достала из кармана тонкий диджейский фонарик, красный маркер и провела полосу на стене под ухмыляющейся физиономией Мэрилин Монро. Муниципалитет приветствовал программу по оздоровлению общества путем легального подъездного граффити. В основном это были стандартные промышленные пейзажи или звезды прошлого. На стене в доме Майкла, например, неизвестный художник изобразил гигантского извивающегося в рок-н-ролльном экстазе Элвиса, в белоснежном костюме и с микрофоном. Майклу было плевать на Элвиса, но в принципе картинка получилась качественной. Однако, через неделю Элвис радикально преобразился. Очередной, еще более неизвестный художник откорректировал картину, превратив Элвиса в голую, с откровенно растянутым влагалищем порнозвезду. Элвис – порностар. Майкл тогда чуть не обоссался от смеха…

 

Мэрилин была вполне обычная. Салли, несмотря на безумие первых недель  изоляции, исправно отмечала каждое свое просыпание. Позже она объяснила Майклу, что провела довольно долгое время в тюряге, и из всего этого долгого времени большую часть – в закрытом изоляторе, без окон и с постоянно горящей лампой. Время  кормежки было сознательно разбито на абсолютно непропорциональные куски и Салли, пользуясь спрятанным в шве робы куском заколки, отмечала каждое просыпание чертой на цементном полу, не позволив таким образом развалиться своим внутренним часам. Когда Майкл спросил ее, сколько же «соно-дней» она провела в изоляции, она только усмехнулась и сказала, что если он хочет не съехать в этой заднице, она может сказать, сколько он уже провел в этой дыре. Майкл согласился и чуть не упал с лестницы. Салли сказала, что это нормально. Чувство времени в изоляции постепенно теряется, такие вот дела. И с тех пор Майкл начал вести свой календарь «соно-дней».    

 

Майкл вылез из спальной, щелкнул выключателем мертвого уже три сна фонаря, надеясь, что за это время он хоть немного зарядился. Линза пропустила ничтожный пучок света и исчезла в темноте. Уже навсегда. Тогда он вернулся, на ощупь нашарил пластиковую бутылку с пойлом и сделал то, что было не характерно для него - три больших глотка. Алкоголь охватил пищевод огнем, сжался и ватным теплом разлился по желудку. Майкл вышел в темный коридор, прихватив бутылку, – он предпочитал не надираться с утра, даже если утро ничем, в принципе, не отличалось от ночи. Но сегодня он чувствовал, выпить необходимо. Что было основой его чувства – конец света, в смысле последних батареек, аддикция, в конце концов впаявшаяся в систему обмена веществ или предчувствие – тем не менее, он сделал изрядный глоток и поплелся по абсолютной темноте ступеней на этаж Клаудии, надеясь, что у нее еще остался запас свечей. На литиевые батареи рассчитывать больше не приходилось, Майкл, похоже, был последним, кто еще использовал свет фонаря. До сегодняшнего утра.

 

На лестнице было темно, но Майклу показалось, что он видит, даже скорее чувствует частицы света, рассеянные в воздухе. Он прислушался. За последнее время слух заменил ему, да, скорее всего, и всем остальным обитателям, зрение процентов на девяносто. Майкл безошибочно мог узнать по тяжелой поступи и сопящему дыханию Саймонса, хотя он был не единственный грузный человек на их ковчеге. Или старуху, имени которой так и  не узнал. Тем более она в последние недели все реже появлялась в «свете». Ее шаги были немного кошачьи, как если бы кошка средних размеров до мяса стерла подушечки на лапах и сухой, слоящейся кожей перебирала по холодному бетону.

Если никто не передвигался, слышно было, как происходит жизнь в квартирах – тонкий шум воды, прокат канализации, кашель, скрипы кроватей и шкафов. Но на этот раз ни один звук не вторгался в поле слуха Майкла. Он не оглох, как подумал было. Шаркнув ногой, Майкл услышал, как куски штукатурки и мелких камней посыпались в пролет, замерли и тонко опустились на площадку первого этажа. Он покачал головой и, ускорив шаг, побежал к Клаудии. Но внезапно остановился и уставился на свою ладонь, переворачивая ее то одной, то другой стороной. Он поразился, как отросли ногти. И только после этого понял, что видит в непроглядной темноте. Но не так, как видят обычные глаза, с цветом, тенью… Он видел бледный, почти светящийся силуэт, но силуэт трехмерный, как будто руку обмазали слабым раствором флюрной краски. Майкл вспомнил, как в университете, точнее на выездной вечеринке наиболее отвязных людей с курса, ночью, безлунной как забитый в землю гроб, он слизнул с маленькой ложечки горьковатую каплю и как после этого, оставив веселившихся возле машин экспериментаторов, углубился в лес. Он шел, но темнее не становилось. Напротив, стволы деревьев приобрели какой-то восковой оттенок, как свеча под играющим пламенем. Было ощущение, что он может заглянуть в ствол дерева и пробраться этим новым зрением вниз, до корней. Что он и сделал, и действительно – взгляд слился с корой, с каждым волокном дерева и заскользил вниз. Причем можно было остановиться, как в интерактивной модели, и увеличить тот или иной участок – вот, например, спиральный переход в тонкую ветку, дальше, как на развилке автострады, в стороны уходили более тонкие ветки, которые можно было увидеть уже все сразу, как город ночью через иллюминатор, но только изнутри. Майкл подумал, что все это напоминает кровеносную систему человека, заполненного гелием, или разветвление нервов, но тут его одернул за руку приятель и Майкл вылетел, прямо сквозь лес, к грохоту дюжины джипов, заливших поляну ярким светом и грохотом техно, впрочем, в этот раз было сложно разграничить звук и свет, куда там… Вот и сейчас он смотрел на свою руку, и, чем дольше смотрел, тем яснее видел движение остаточных лучей, следующих за его дрожащими пальцами. Но голова, тем не менее, работала нормально и сознание нисколько не напоминало эффект той ночи.

 

            Вращение земли прекратилось сразу после выпуска новостей. Майкл видеть его не мог, но все равно. А что, к черту, равно. Разве что угол падающего истребителя. Или траектория подающего в первой зоне. Ремонтные парни сняли свои желтые жилеты и слились в пиво. Гессер. По десятке за пинту. Очень демократично. Спросите меня позже, что они здесь делают.

 

              Чем глубже он заходил в темные коридоры здания, тем отчетливей становилось осознание того, что кроме него в доме нет ни одного биотипа. Даже не осознание, а страх. Страх потерять то, что уже потеряно.

 

 

 

 

 

            На уровне Клаудии было пусто, Майкл понял это по первым шагам. Было ощущение, что он ступил в склеп, где дыхание прервалось, по крайней мере, лет сто назад. Майкл отодвинул кусок пленки, закрывающей вход, и увидел своим ночным, или новым зрением пустую комнату в слабом голубом свечении. Клаудиа сидела, откинувшись в кресле. Майкл посмотрел ниже. Шприц-ампула воткнулась в ковер и нереальным бутоном на красном, предгорном поле, замерла под приближающимся снегопадом. Майкл поднял взгляд, и дыхание его прервалось. Клаудиа, нет, не Клаудиа, а старуха с сухим, острым носом и тусклыми глазами смотрела на него. Майкл сделал два шага в комнату, полиэтилен за спиной зашелестел, и прогнившее деревянное крепление занавески      рухнуло, подобно сбитой штормовой волной рее. Майкл закричал и бросился вниз по лестнице. Остановился. Память – бутылка с пойлом осталась у Клаудии, или во что она там превратилась. Он вернулся, стараясь не смотреть на мумифицированное тело, поднял с пола полуразлившуюся бутылку, вышел на лестницу и сделал несколько глубоких глотков. Потом еще несколько и швырнул опустевшую бутылку вниз. Она отлетела к стене и покатилась по ступеням. Майкл тяжело опустился сжав голову, в которой разливалась, как метан из пробитого резервуара по отсеку пустота, смешанная со страхом. Алкалоиды сделали свое дело, он тяжело поднялся и вернулся на этаж Клаудии, стараясь не заглядывать в ее комнату. Что-то подсказывало ему, что отгадка кроется где-то в периметре, в одной из многочисленных комнат.

            Вдруг он услышал музыку. От неожиданности Майкл резко остановился и налетел на какие-то конструкции, больно ударившись лодыжкой. Музыка была знакомой, на старонемецком, Майкл проходил по нему курс лекций. Времен, кажется, второй войны. Играл бравурный мотив и чуть хрипловатый женский голос пел что-то, что Майкл разобрать уже не мог. Так, обрывочные слова. Он пошел дальше по коридору и, за очередным поворотом увидел голубоватый, расползающийся по пленке, закрывающей вход в комнату свет. И еще уловил странный запах, оставшийся на дне его памяти. Майкл вздохнул и отодвинул пленку. Была ночь. Настоящая, с дымом машин, огнями и шумом канала внизу. Лу сидела на подоконнике и курила, стряхивая пепел на улицу. Маленькая стереосистема с голубой подсветкой стояла в углу.

-         Лили Марлен, сказала Лу и щелчком послала сигарету в темное небо.

-         Чего?

-         Ну, Лили Марлен, певица такая. Ночью очень хорошо идет. Кстати, ширнуться

не хочешь? – Лу спрыгнула с подоконника и оползла по отслаивающейся штукатурке к радиатору. Ее раскосые глаза во флюрной подсветке минисистемы были собраны в точку, настолько маленькую и неуместную в почти полной темноте, что Майкл поежился.

-         Слушай, а ты ведь, это, тогда, ну, когда все это началось…

-         А, херня. С кем не бывает, - она встала с пола и вытащила из кармана шприц-

ампулу с тройной иглой, подошла к Майклу и всадила все три иглы прямо сквозь его рубашку. Майкл даже не успел среагировать, только вдруг голубой свет от стереосистемы расплылся внутри него и он выдохнул через горло.

Когда он открыл глаза, было темно, очень темно. Майк пошарил вокруг рукой, с трудом поднялся и пошел в ту сторону, где, по его мнению, сидела Лу. Через несколько шагов его ладони уперлись в заблокированное окно. Он зарычал и со всей силы стал лупить шовное железо кулаками. Только когда горячая кровь затекла в его сапоги, он немного остыл и присел на корточки. Лу, если это была действительно она, вкатила ему военную дозу амфебарбитала с минимальной дозой тарена. Но обычной тошноты и покалывания в затылке он не чувствовал. Майкл еще раз всадил кулаком в блокиратор окна и, кажется, сломал несколько костяшек. Сжимая боль ненавистью от непонятного, он на ощупь доплелся до своей комнаты, не раздеваясь свалился на койку, нащупал более- менее здоровой рукой заначку, осушил ее в два глотка и провалился в черноту. Первый раз за все эти годы он не видел снов.

 

 

 

 

 

-         Ты, твою мать, куда пропал? 

Майкл с трудом раскрыл глаза и, сквозь расходящуюся пелену, как на старом проявителе, увидел лицо Клаудии. Щеки горели – видимо он получил не один десяток ударов по лицу, прежде, чем прийти в себя. Он с трудом поднялся, подтянувшись на локтях, и уселся в кровати, опершись о стену. Башка трещала, как пытающийся взорваться изнутри металлический зеркальный шар, и критическая масса была уже на последнем витке.

-         На, залей, - Клаудиа швырнула Майклу пластиковую фляжку. Та ударилась о

его колено и скатилась по одеялу. Майкл тиковыми пальцами отвинтил пробку и сделал добрый глоток. Отлично. Выпей он соляной кислоты, эффект был бы куда слабее.

-         Что за…, - он задохнулся и закашлялся, но через несколько секунд сознание

прояснилось и он смог разглядеть Клаудию целиком, освещенную мощной галогенкой.

Клаудиа уселась на кровать рядом с ним и положила сухую ладонь на его уже порядком  отросший ежик.

-         Понимаешь, когда ты пропал, все решили, что и ты тоже… Но старуха, та, что с

уровня «D», вдруг заговорила, и сказала, что ты жив. Да я и сама не поверила бы в твое… Короче, искали тебя неделю, ну, условную неделю. Думали, наверх поперся…

Поймав полусщуренный взгляд Майкла на прикрытую куском брезента, но все же бьющую по глазам лампу.

-    Пока тебя не было, прислали соляные батареи, и вот, - Клаудиа приподняла лампу но тотчас же опустила ее за уровень тени. Извини.  Да, и вот я захожу сюда и вижу тебя всего в блевотине и заросшего, как черт. Ты что, лаз нашел?

Майкл покачал головой. И вспомнил…

-         Кла, слушай, ты себе не представляешь! Твою мать!! Я был… - и осекся. На

пороге, за спиной Клаудии, освещенная неоном, стояла Лу. И улыбалась…

 

 

 

            -     Да афродизиаки все это, гребаные… - Майкл открыл глаза. Тени плясали по потолку, бетонному, в ландшафте. Говорил Томас, тщедушный тридцатилетний затворник, никак не подыхающий от своего иммунодефицита. Майкл поднялся на локтях и обвалился в сворачивающуюся воронкой боль…

            -    Мы решили перенести тебя сюда, (Клаудиа, бархатный голос, даже с закрытыми через боль глазами он видел, как она отвалилась на левую сторону дивана и провела рукой по щеке), но ты вдруг начал вырываться, как будто какая-то чертова сила в тебя вселилась… - она закашлялась и Майкл разглядел остальных. Ряды за рядами. Сморщенные дети, обожженные новым солнцем на острове в океане. Они стояли на коленях и смотрели на него. Каждый был предыдущим, а последующего не было. Майкл заорал, срывая связки. Почувствовал, как чайки пикируют над заливом, стараясь сбить его со стрелы башенного крана, с самого конца, а внизу нефтяными пятнами между грузовых судов чернела вода. Страха, большего, чем этот, он не испытывал ни разу в жизни. И даже это понимание приходило к нему консолью, внешней стороной происходящего, как будто кто-то сидел за своим панасоником и, на пятом уровне «землятресения», стоял, глядя вниз, в раскаленную пиксельную лаву…

            Майкл открыл глаза. Тени от свечей плясали по стенам и углам бункера. Все, как прежде. Он на своей кушетке, вокруг молчаливые силуэты оставшихся, затхлый запах сырости от ковров.

-         Да афродизиаки все это гребаные. Вот он и рухнул, - Томас трясущимися

руками порвал очередную полоску «драма» и, чертыхаясь, принялся собирать разлетевшийся табак.

-         Стоп, - Майкл поднялся, но тут же рухнул обратно, связки не держали. –

Может, кто нибудь объяснит, в чем дело?

 

 

 

            Неделю спустя все пришло в норму, относительно, конечно. Майкл еще несколько раз поднимался на лестницу, но, выключая галогенку, больше не видел своих рук. Судя по температуре, приближалась зима. Майкл подумал, дадут ли им хотя бы военные химические обогреватели, потом подумал, что жаль кошку, разбившуюся, судя по календарю, где-то в августе прошлого года. Странно. Седьмой  этаж. Для кошки вроде ерунда. Но она сунула нос в пролет, соскользнула на отслоившейся штукатурке и, вращаясь, понеслась в темноту. Майкл успел, пока она не исчезла, добежать до первого этажа, обжигая пальцы постоянно гаснувшими фосфорными спичками. Даже имени не успел дать, хотя, с другой стороны, имя у нее наверняка было. Ну, например, Салли, или Хлоя… Майкл поднял мягкое, слишком расслабленное для зверька тело на руки и почувствовал, как теплеет правая рука. Только в комнате, подсветив зеркало, он увидел, как летчик видит разветвления и притоки Нила, красные полосы на ладони и запястье… Кошку он оставил там же, на первом уровне, и она, спустя время, исчезла…

            Майкл снял ладони с глаз. Кто-то шел. В сторону его комнаты. Он проверил, на месте ли ствол (после той ночи с Лу он решил, что хотя бы наличие оружия…) – Майки! Ты дома? – Стук в стену. Клаудиа.

-         Эй, да, щас забью галогенку, проходи.

-         Нет, не надо. Мне есть, что тебе сказать. А насмотрелись мы друг на друга предостаточно.

-         Точно. Как игрушки в автомате…

-         Патроны в магазине?

Смех и шаги. Она села на кровать. Он чувствовал ее колени.

-         Слушай, я долго думала, но не знаю, что с этим делать. В общем, я шлялась тут

по квартирам, долезла этажа до седьмого. Смотрю, деревянная дверь, реально деревянная, не подделка и не облицовка. Ну, я вышибаю ее, и вижу перед собой Анубиса. Египетский бог с башкой волка или собаки, что ли. Чуть не обосралась, но это оказалась скульптура, пустой фарфор. Я со злости по нему нагой всадила, он и разлетелся в осколки. Ну ладно. Это не главное. Прошарила я квартирку, кругом подобной херни, что в музее. Нахожу ноутбук. Понятно, он уже ни в каком случае не работает. Но автоматически открываю и, твою мать, он загорается. Как в старые добрые времена. Голубой виндовской заставкой. Но индикатор батареи говорит мне прямо в глаза – у тебя, милочка, минуты две, не больше. Я рублюсь наугад по рабочему столу, вижу папку «Анубис». Открываю. Читаю. И охуеваю. Оказывается, мумифицирование было всего-навсего фэйком, имитацией, что ли. А реальных фараонов после смерти переносили в прямоугольные гранитные блоки. Причем перенести молекулы, ну, телепортировать, то есть, можно было только тогда, когда биологическое функционирование тела заканчивалось. Бред? Я тоже так подумала. Ну, представь – кусок гранита и в нем, как впаянный, какой-нибудь Тутанхамон. Магия? В жопу, какая магия. Что еще? Они знали координаты клеток человека и могли перенаправить их в гранит? Кстати, кроме гранита, не упоминается ни один камень. Ни оникс, ни мрамор… Такие дела. А теперь подумай, куда исчезали трупы из нашей «гостиницы»… 

…И свалила, оставив Майкла в пекле разума. Рим, нет, Египет. Волки, собаки… Что еще? Трупы, замотанные в тряпки, мумии. Мумии… Тела, оболочка которых бальзамируется и укладывается в ящик. Майкл встал, подошел к окну, толстой литой плите, прижался лбом. И правда, похоже, начинались холода… Мумии. Последняя, русского хирурга, то ли Мичурина, то ли Вавилова, то ли Сеченова… Словом, последнюю мумифицированную телесность украли полторы сотни лет назад. Это Майкл знал точно. Еще что? Записки какого-то шизанутого профессора о том, что египтяне владели основами телепортации? И засовывали своих фараонов в мраморные плиты? Майкл открыл глаза и почувствовал, как по векам сползает конденсат.

            Он вернулся, свалился на кровать и почувствовал спиной неопознанный объект. Это была пластиковая, как от колы, бутылка на половину литра. Майкл отвернул пробку, поднес к области восприятия (к носу, собственно) и, чуть не разлив, поспешно затянул крышку. Бензин. Старый, как песок в сгоревшем Багдаде, неочищенный бензин. Топливо, сгоравшее внутри прапрадедов современных двигателей. Из нефти, путем хрен знает какой перегонки. Майкл вдруг вспомнил миллионы птиц, черного, маслянистого цвета, умирающих на берегу Атлантики… Так, что-то из школьных файлов… Никакой связи. Он снова отвернул пробку и осторожно коснулся обонянием столба запаха, бьющего сквозь винтовое горло бутылки. Бензин. Майкл аккуратно завернул пробку, нашарил под кроватью пластиковый пакет из-под морской нарезки, давно уже отдавший молекулы запаха окружающей пустоте и, засунув бутылку внутрь, тщательно обмотал все это скотчем. Вот уж саркофаг, так… Бензин приятно грел руки. Майкл сунул его в нижний ящик железной тумбы. Почему. Почему Клаудиа пришла именно к нему со своей телегой и оставила одному богу известно как взявшийся у нее бензин на его кровати. Майкл повернулся в сторону окна и закрыл глаза. «Не думай, расслабься, - Лу покачивала ногами, сидя на толстенной плите черного мрамора. – Смотри. – Она опустила руку и провела пальцы сквозь мрамор. Не как через воду или масло. Просто провела, как в воздухе, словно собирая в ладонь песок, затем подняла сжатый кулак и, резко разжав его, дунула в Майкла с ладони. Ничего не произошло. – Вот видишь, просто пустота». Засмеялась и Майкл провалился в сон. В этот раз ему снились огромные серые животные с непомерно длинными, похожими на члены, носами. Они стояли вокруг небольшого озера с черной маслянистой жидкостью, втягивали ее в носы и, издав рык, испражнялись на иссохшую почву оранжевой жидкостью, мгновенно вспыхивавшей и горящей несколько секунд. Внезапно стемнело и Майкла отнесло километра на два вверх. Животные продолжали свой странный ритуал, только теперь горящие полосы, истекающие из них, складывались в символ, бля, знакомый, стопудово. Но в какой? Ноль информации. Майкл продолжал спать…   

 

***

 

Продремав так еще пару минут, Майкл, как ему показалось, проснулся. Впечатление было такое, что именно он был автором того, что произошло и с кондоминиумом и вообще с человечеством за последние пару миллионов лет. Еще до начала эволюции. Символ вложенной в себя головоломки, решение которой находилось внутри запаянной капсулы, открыть которую позволяло исключительно внутреннее вложение. Читать сквозь сталь? Обойти геометрию и здравый смысл? Примерно это и предстояло сделать.

-Кла! – позвал он.

Она появилась не оттуда, где он ожидал ее увидеть - в дверном проеме, с рукой, кокетливо сжимающей средних размеров беретту, а с совершенно другой стороны, где не было входа.

-         Это как, черт тебя дери? Ты появилась прямо из моего затылка! Слишком многое поменяло вектор, похоже, мы сможем вскрыть наш долбаный отель, я даже не спрашиваю тебя о подробностях.

-         А ты думал! Стены состоят не из желтого кирпича, да еще заколдованного, как тут некоторые полагали, - она засмеялась. Представляешь, кто-то качественно водил нас за нос все это время. Я думаю вместе мы сможем прорвать круг. Насрать на правила, пусть даже мы уже в нем, выйти можно. Бля буду.

-         Отталкиваться надо от  техники перемещения молекул, ты ведь именно этим теперь занимаешься. Можешь не отвечать, секретничать ни к чему. 

Не сговариваясь они  через мгновение оказались в комнате с призванными угрожать статуэтками. Ха-ха, угрожать в их положении было все равно, что переливать ртуть в градуснике, стараясь рассмешить избалованного ребенка. Эффект нулевой.

Пробежав пару пролетов ниже они остановились. Опять цедящий свет, теперь уже сквозь поддерживающие своды пола. Дальше ничего не было. Или по крайней мере не было видно их глазам, слишком свыкшимся с темнотой, чтобы различать подсвеченные силуэты .

-         Быстро, вверх! – Майкл схватил Клаудию за запястье. – Обычно я не тороплюсь, но сейчас вся статика сжатых в тело молекул нам пригодится.

Они поднимались, интуитивно передвигая ноги вверх на привычные промежутки. Не всматриваясь в темноту того, что было впереди. Давящий свет снизу подгонял и без того готовых взлететь Майкла и Клаудию.

Клаудию? Какую Клаудию? Майкл вдруг понял, что рассказ об Анубис-файле и есть тот самый файл.

Он ничему не удивился, да чему можно удивляться, когда путешествуешь внутри разворачивающейся перед тобой отгадки на главный паззл твоей жизни.

С экрана на него глядела Клаудия. Только теперь разъемы глаз ее, разветвляясь, ползли в стороны как у хитрого монголоида. Они опоясывали голову и возвращались на привычное место, отливая тем оттенком, что слепил их внизу.

Так, наверх тоже проблематично. Майкл поднес ладонь к лицу и поймал тот самый эффект. Бензольные кольца растворяясь капали на пол с фаланг. Теперь все гораздо реальнее. Но вместе с каплями и его самого становилось меньше. Он почувствовал, что постепенно перемещается, но не в какую-то определенную  сторону, а просто отсюда.

Это не было бегством, даже не намеренным рывком в абстракцию, нет. Вектор собственного передвижения исчез и ощущение присутствия ненужных вещей – осточертевших сейфов, расчерченных под геометрию комнат и населяющих их подневольных жильцов осталось как бы за пределами мысли.     

Даже Лу, и та казалась картонным макетом с перфорацией соно-дней по краям.  Конец света подходил к концу, начиналось его начало, как ни противоречило это всему что произошло.

Отсверкивали мимо расфасованные по крупицам гранита бывшие обитатели, так вот куда они делись, конечно, Клаудиа не обманывала. Майкл миновал ждущие своей очереди кристаллические решетки и …

 

очнулся посреди как будто выплеснутого из баллона для граффити света. Солнце? Неонового оттенка трава и опускающийся на него купол желтого цвета не оставляли сомнений, что это не оно. Он вырвался.

Конечно совсем не туда, куда предполагал, поверхности не было, то есть при желании опереться о нее или поваляться задрав голову и сделать стойку на руках, он все так же продолжал наслаждаться отсутствием темноты и это было слишком мощное и непривычное ощущение, чтобы тратить время на что-либо еще. Тем более, что никакие действия любого порядка не отменяется, все включено.