ЭТО ГОД, КОГДА МАТКА МОЕЙ МАТЕРИ РЕШИЛА – САМОЕ ВРЕМЯ. И ЕЩЕ. ЭТО БЫЛО В ТЕ ВРЕМЕНА, КОГДА МОЯ ЛЮБОВЬ ЕЩЕ ПОД СТОЛ НЕ ХОДИЛА, ПОСКОЛЬКУ, ВИДИМО, БОЛЬШЕ НЕКУДА БЫЛО, А «КИРПИЧИ» В РУКАХ ДЕНЕГ НЕ ДЕРЖАЛИ. ХОТЯ ИМЕННО ТОГДА СЭНДИ РЕВИЗОРОВ ВНИМАТЕЛЬНО ОСМОТРЕЛ МОДЕЛЬ КОШКИ, ЖИВОГО ЧЕРНОГО КОТА, ЗАРОСШЕГО В ТЕЧЕНИИ МИНУТЫ ПОД ЯЩЕРИЦУ… ПРОДОЛЖИТЬ МОЖЕТЕ И САМИ, РАЗВЕ ЧТО, В ТОТ ГОД Я ЛИШИЛСЯ ДЕВСТВЕННОСТИ… К СОБЫТИЯМ, ПОСЛЕДУЮЩИМ НИЖЕ, ГОД ЭТОТ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЕКОРАТИВНОЕ…

-------------------Для Вилли и Жеки

Ничего не происходило. То есть, конечно, что-то происходило, двигался воздух, например. Раскаленные волны перекатывались по городу. Вдоль моста ходили люди и собака. Река отражала солнце и из под проносящегося ремонтного кара выползала ленивая пыль. Но это стандартные события и ландшафтно они вполне подходят под определение «ничего не происходит». Вот река внизу, в двадцати метрах. Та же статика, привычная и рыбам и катерам. И называть этот процесс действием совпадает с механикой жизни, как ртуть с водой. Хотя большинство именно это и считают за события собственной реальности.
В общем, ничего не происходило в этот расплавленный день, и делать посреди моста мне было совершенно нечего. Разве что терять с выходящей водой лишний вес, да провожать взглядом грузовики на север. В одном из них, белом с красным логотипом, везли коров. Коровы едут на север. Какая-то отмороженная чикса из открытой тачки стоя выпустила несколько пуль по коровам. Раздался рев и грохот. Отлично. Вчера я отправлял части этих животных вслед за пивом, сегодня подобные им едут на север, а их и по дороге шпигуют. Взаимосвязь, симбиоз и гуманистическая реальность.

*** Постарайтесь представить иллюминированный от шоссе город под тридцать первое декабря, ближе к полуночи. Найдите отдельную улицу, пустой и тихий переулок недалеко от центральной площади. Это не сложно сделать, собаки, ледяные траншеи да пара пьяных носителей - вот и все, что отслаивается от бушующей праздничной массы, а если приложить топографическую интуицию, есть сотня процентов нахождения никогда нехоженого пространства. Вот по этой улице ты пытался скользить за потоком машин, улавливая цветные пятна отраженного света в ночных стеклах, твоя первая аптека с яркой кровью на ступенях и в витринных осколках, или пруд с бесконечным выводком подкармливаемых уток. Полное, как декорация, знание системы периметра улиц и тайных задомных мест… И то ли мистификация подновогодняя, то ли правда город имеет несколько слоев и уровней, но вот именно за этим разлетом на две стороны, оказывается, есть совершенно неизученное пространство и просеянным сквозь галоген снегом тебя уносит под древние коричневые на синем квадраты оконных рам. Затишье перед или, скорее, во время звукового барьера. Эта пустота ртутного невосприятия и послужила, как я могу видеть сейчас, катализатором дальнейших событий.

По площади экрана проскальзывает снег цифрового монтажа и проявляются силиконовые сооружения трехмерного текста. Внимательный наблюдатель видит даже решетку каркасной модели, однако по мере приближения текстура берет свое. Текстура - ртуть, рельефная под мягкий металл.

Меня откопал единственный биотип, поддерживающий отношения на уровне я - он. Точнее, она. Она трезвонила минут сорок, осыпаясь стекающим вниз снегом, с пакетом вермута и горячей курицей, да еще и поднималась по лестнице восемь пустых этажей. Что происходило в преддверии этого пробуждения? Я могу, конечно, сказать, что время пронеслось в общениях с искрящимся и немного пьяным от праздничного шоппинга буддой, или в споре с мусульманскими, индоевропейскими, островными, христианскими и католическими божествами, воплощенными в святой обезьяне с замотанной скотчем мордой, или в нелимитированном языческом пространстве под брюхом эсминца, в постели с парниковой клубникой, под вой японского налета и в остаточной атмосферной связке. С тем же успехом я мог бы простроить прожигание собственной плоти, руки, например, с точки восприятия барбекю. Нет, все было проще. Я провалялся всю новогоднюю ночь в двух местах. Перед подъездом, уткнувшись телом в снег за глянцем сохранившего немного тепла от внутренне сгоревшего топлива корпуса немецкой модели. Затем, попав в стандартный пробел, когда демонические вихри опадают под поверхность головы на время до очередного, неизбежного повторения инъекции, поскольку одна из тактик со стороны психоактивной агрессии состоит в представлении трипа, как законченной смысловой формы. Даже проще - оставляем человеческую наработку о систематизировании чего бы то ни было, и накладываем все это на неподдающееся системному восприятию смысловое ядро, то есть на прямое воздействие препарата, следствие интоксикации и прочего. Испытываем перегрузки и удивление. Страх и невыносимое что-то там от бытия. Действие сходит на нет через пятнадцать минут. За несколько секунд до того, как голова успевает зафиксировать полный скан понимания. Или ей кажется, что она может успеть. Короче, в промежутке между освобожденным сознанием и пониманием неизбежности повторной попытки меня затащило к лифту, и я даже успел разобраться с дверьми. Видимо, планета уже перевалила в две тысячи один. Хотя я не уверен. Следующее - хмурое утро, более менее объективное сознание, раскол по каньону через океан и обратно в чистое техно аналоговой звуковой системы входа. Она сказала, что минут сорок я не открывал, потом дверь вяло открылась.

Итак, внизу по окружности планеты происходит договоренный перепад реальности. Бывший королевский подданный и блестящий офицер флота, мрачноватый тридцатилетний романтик по имени, доставшемся ему от отца и деда, чьи сундуки пробивали достатком изнутри, опустошив кредит на оснащение небольшой армии, остановил поток алмазов, идущих с колоний Ориона на Землю. Экономическое равновесие было нарушено, его искали по всей обитаемой сетке, однако неуловимость его, либо военные задатки позволяли легенде развиваться по всем законам, или беззаконию жанра.
Дюзы плевались водородной предохраняющей пеной.

Когда она все же дозвонилась, наступило утро. Первое утро нового отсчета. Дверь матовым железом отъехала по заданному радиусу и, спустя пятнадцать минут горячий объем латуни перевалил жидкий кофе на углеродный круг плиты. Не в тему летний запах поплыл сквозь кухню и застыл перед маской тигриной крысы. Нет, не так. Когда сквозь грохот водяной струи проваливаешься на обратный круг сна, самое время перевалиться на ковер и открыть дверь. Ликвидация звука по-другому невозможна. Легко сказать. Шерсть ковровой пластиковой подушки мягко, по цвету, а не по тактильности, вливалась в серое неподвижное световое глухое металлизированное пространство движения к двери. На звук. На крик героя и на свет паяльной лампы. Хотя, кто знает, что было бы в противоположном? Другом? Обратном случае. От кровати до двери минуты две, не больше. Остается тридцать восемь, плюс - минус. Самое время вспомнить распродажу восемьдесят шестого года, на книжном развале посреди города. Там есть еще кинотеатр, пересечение кольца с шоссе и актерские школы. Стояла такая же, как и в большинство дневных фаз того лета, жара. Асфальт чуть ли не плавился. Теперь я переношу это гораздо хуже. Зеркало заднего вида. Ресторан с именем города в восточной части европы. Плоскости, утыканные кириллицей, готикой и латинскими шрифтами трех континентальных культур. Солнце блестящим глянцем по толстенному блоку фотоальбома. При всей моей любви к цифровым носителям. Триста толстых страниц мелованной до глянца бумаги.
Провал коридора втыкался в синий гигант альбома современной французской фотографии. Он валялся девственно, чего нельзя было сказать о трости (откуда?) и паре револьвероподобных убивательных машин, абсолютно разряженных и источающих пороховой фон. Все их положение в пространстве отчетливо передавало прелести отдачи, как инерционной кинетики. То, что по законам физики это противоречит смыслу, было более чем понятно. То есть все было нормально, однако траектория полета пули по каким то причинам оставалась ярко прочерченной в своей спиральной дуге. Температура стволов изменила оптику воздуха до состояния геля, а положение самих произведений древнего оружейного фанатизма говорило о том, что ни рук, ни вообще стрелков, или стрелка, не было. И что все происходило в невесомости. Вот такие иногда происходят наблюдения. Тем не менее, не наличие предметов постороннего происхождения послужило причиной паузы между двумя шагами к двери и тридцатью восемью минутами времени первого дня нового тысячелетия. Альбом, его разворот ближе к середине. Подборка фотографий из отдельной или отстраненно зафиксированной жизни в количестве двадцати. Вот что происходило.

1. Священник, католик или еще кто, но в белом. Возле стеллажей с одеждами служителей культа. Перспектива стандартная, боковая. Думаю, его младшая дочь осталась в замкнутом положении под оползневой массой в восточных горных массивах. Кодак, середина июля.

2. Типичная постановочная. Две сестры преклонного возраста. Одна в положении сидя на стуле. Столик с полевой сушью. С цветами. И портрет на столе. Задумка - две сестры и мертвый брат. Старшая, та, что стоит, на самом деле не сестра, а очень близкая подруга той, что сидит. Если вам известно что либо об однополовых связях того периода. Лицо на портрете постороннее. Кодак, май. 3.Семейная портретная композиция. Старики, но бодрые. Торговали оружием и детским покровом кожи. Тюрьма Белон, зима. 4. Семейный композиционный фон. Напряжена старейшая самка. Видимо, алжирские колонии. Что можно сказать о младших членах? Ничего. Пустота. Обратно. Номер 14.
Человек, хватающий себя за голову. Масло, вторая половина.

Слой льда в долю кристалла на стекле. Красная треугольная луна указателя вниз, куда я должна бежать в случае пожара. Мама, сиамкошка и старый дом. Отец подвозил до дороги, далее следовал невоспринимаемый маршрут. Самообучаемый текст слов, от восьми до двенадцати лет, за стеклом аквопарка. Плоскость снятой в тумане травы - островное дождем и снегом. Мериносы на фоне замка. Он долго не открывает. Образы сходят в произвольный бросок. Тепло руки проваливается в пониженное давление стянутых сосудов с кровью. В кровь. 1378 лет обратно еще пытались переливать пораженным военными действиями гуннам теплую оленью кровь. Как жаль, что у меня нет собаки.

Необходимый пятый номер. Кавалерия на показе. Это, вообще то, другая страница. Но открытый балконный воздух перемешивает слой за слоем. Красный песчаный плац. Строгие ногами в него армейские биомашины. Ненависть к лошадям.
6. Полотно дороги и старой крепости. Год или время дня. Овцы с белой плотной шерстью. Крепость на горизонте. Дорога с грузовиком. Осень. Животные структуры со спутанной шерстью. Спил сирены, цветной. Ближе. Домашнее видео, аналог сирены. Два тона - черный и белый.
7. Построение перед шаттлом. Орбита. Планета - первый вид с трех тысяч. NASA. Третий снизу, в открытом шлеме строгое лицевое системное поле глаз, губ и кожи. Восточное лицо, шрам от взрезанной банки баклажанов. Когда ему только исполнилось три года или больше на несколько месяцев. Кот под ногами. Электрический взрыватель консервированной еды. Перепад напряжения - соседний жилой блок готовился к рождеству, галогенных гирлянд слишком много, но не они послужили прерывателем всех двухсот двадцати. Кот внутри. Обычный сиам. Открытая проводка и мягкие лапы в цикле. Кот наступил на два одновременно провода - проводку перебило - сеть общая - банка зациклилась на половине круга в электрическом открывателе - сорвалась подобно снаряду - на уровень щеки - шрам. Архив военно-космического колледжа сгорит позже.

Влекомая долгим подъемом - на развитии сюжета и по отключенному пространству шахты лифта. До стены в отделке под пластик. Без нажатия клавиши пуска. Если бы она знала и видела графитное следом отображение скошенного рисунка. Если бы она зашла в лифт. Увидела слой маркера в рисунке. Мерцающий след забитой молью лампы. В этом случае дальнейшего просто бы не происходило.
Тогда я толкнула дверь рукой, и холодный воздух плетью овил мои ноги. Я помнила каждый твой (вздох, след, всхлип?) до всех этажей. Восемь этажных перекрытий вверх рвали меня в сталь. Найди я второй лифт, и всего этого могло бы и не быть. Теперь я вспоминаю ту старую, как смех из окон игру. Приставка второго поколения и старенькая тошиба в качестве экрана, телевизор с распродажи, в который втыкала моя бабка по второй линии (отец) по будням в половину третьего дня, проникая в сознание и сознания обитателей виртуального города, отвисавших на реальной вполне телестудии. Она никогда бы не поверила, что декорации в ее сериале пережили уже добрую сотню реальностей - от «Психических Ковбоев» 89-го года до сладкой истории в любовь с дурацким названием на fr. Я же урывала вечерние часы, когда родители еще не вернулись после смен на корпорациях в квартиру, а старая женщина, навязанная мне в родственное сознание, опустошив очередной запас синтетического пойла, плевала с балкона в проезжающие машины и в кружащих над заливом чаек. Эти пираньи рассекали воздух со скоростью малолитражки, но никогда не садились на балконы, деревья и крыши с ворохом спутниковых тарелок. Возможно, именно этим они и бесили старуху, так же как и машины, проносящиеся ниже в сторону центра и обратно. Постоянное движение хонд, тойот и грузовиков наслаивалось отраженным от стен грохотом на истерические выкладки ее голосовой системы, костлявой рукой она била по ржавым перилам и иногда падала с коляски в штабель бутылочного стекла. Тогда раздражение передавалось и мне, вместе со звенящим расколом бьющихся разноцветных бутылок. И я срывалась с ковра, отбрасывая джойстик и задевая вазу с давно высохшими растениями на столе… Поиск и пазл. В той игре была подобная тема. Агент из центрального бюро по расследованию аномальных явлений искал инопланетный заложенный в одной из трущоб бункер с всепоражающей силой распада. Графика была так себе, но один момент очень подходил под мое теперешнее состояние. Когда герой догоняет подозреваемого элиена и делает это в том числе и в подъезде. Инопланетный гость скрывается в провале дверном, почти черном, как негритянская кожа. Я меняю оружие, вжимаю в джойстик пальцы и прыгаю за ним. Так. Поворот вокруг, с напряженной на гашетке подушечкой пальца. Пусто. И темно, только указатель этажей. Ломлюсь к лифту - ничего не происходит. Лифт не работает. Значит - по лестнице. Лестница правдоподобна только разве что треск ламп дневного света, проходы на квартирные площадки забиты или завалены блоками. Значит - на крышу. Крыша появляется после восьмого этажа, и я успеваю заметить, как мой клиент, десантник с вражеской планеты, прыгает в конструкцию перелетов и взмывает в ночное оцифрованное небо. Провал эпизода.
Позже, проходя этот полигон еще раз, я додумалась проверить темный подъезд на наличие второго лифта… В этот раз все было более чем реально, да еще на первое утро нового года. Со входом в подъездную арку, бросанием машины без закрытия дверей и прогоном по пандусу ресниц двух слез. Толканием в лифтовой провал руки.
Кошка на обратной стороне. Горящие глаза. Пустота наверху. Сбой в программе, жизни на 30 процентов меньше. Два лифта - с двух противостоящих сторон. Темно. Кошка перебила свет? (ответ - на 3327 знаков выше) Кот лапами растворил свет подъезда, и стало темно. Второй лифт остался сзади.

То, что она не увидела на стене лифта, оставив неработающий из двух внизу, могло бы в принципе остановить весь этот хаос отображения вербальной системы, и смысла продолжать тогда бы не было. Но она пошла по лестнице вверх, что и подразумевало развитие трека. Смысла нет. Пустота. Что будет дальше? На стене, слева от панели кнопок этажного передвижения. Несколько знаков ниже. В ощерившийся иероглиф. Черный щелочной маркер, прошлый век.

Действительно, как в игре. Стоило легко разломать пазл и подумать, что в планировку подобных домов входит два, напротив стоящих лифта. Неработающий - как отвлекающий, и второй, как правильное решение.
8. План городского центра. Спутниковая съемка центральной части твоего родного мегаполиса. Можно увеличить и постером на стену вклеить. При детальном вникании видно, что на город опустился циклон со снежными заносами и взвешенным в верхних слоях крошащимся льдом. Огни линейно вытянутых фар трассируют проспекты и прилегающие развязками улицы. Внизу картинки - стандартная шкала масштаба. Ночь уходящего в цикл очередного века.

9. Витрина в утреннем влажном летнем воздухе. Скошенные осколками рваные края с остатками надписи, наклеенной поверх. «Аптека». Большие синие буквы из монтажной пленки, при целом состоянии стекла складывающиеся в полукруг. На сколе, остром, как арабская пластиковая карта, повисшее тело лицом вниз и головой наружу. Треугольник стекла не пробил одежду на спине, но совершенно определенно тело насажено на него как на штырь. Проткнуто правое легкое и задет позвоночный столб. В кадре так же часть ступеней, с кетчупом свернувшейся крови на сером. Штатный фотограф отдела быстрого реагирования был сонным аквалангистом, когда его разбудил звонок в четыре утра. Город уже просыпался, но асфальт еще не остыл. Он, вероятно, так и не успеет покрыться прохладной пленкой утренней испарины до того, как жаркий воздух упадет на него сквозь солнце. Какое уж тут композиционное построение. Поймать в кадр основные части преступления - тело, следы крови на нем и на крыльце, разбитое непонятного происхождения приспособление для устранения следов, звук подошвы по осколкам - и в лабораторию. Случайно на пленку попадает рука патологоанатома. Полные пальцы, слишком короткие для общего размера тела сжимают край рукава мертвого носителя.

Позже, когда она поднялась ко мне, и журчащий ручей перебил сходящий и застывающий лавовый поток. Или я к ней. Три удара в скулу и один после. Это был выход. Как и все остальные выходы, он проявлялся постепенно, отслеживанием и легким покалыванием онемевшего неба. Плоское солнце отстреливало полупустой бассейн с трубками фонтана - направленной воды. Сверху лед оставался слоем забитой в толщину воды и черным мраморным дном. «С отражающей способностью не менее 50%». Как было указано в сопровождении по использованию.

Световой сполох сирены - значит, где-то пожар или инсульт. Три тротуара поперек. Скольжение по плоскости разворотом в торцевую часть дома. Серый облицовкой псевдобетон и жесть заднего борта скорой службы реагирования, вольво, 1998.
Из ствола падал дым, перетекая на пластик прилавка и ниже, по хромированной панели к полу. Пробитое выстрелом тело закончило вектор на острие оконного стекла, мягкой лавиной разбросав рассветную сухую серость в сколотые грани витрины. Вполне возможно, что именно в эту секунду на обратной стороне, в третьей республике от побережья, именем слоновой кости, в глубь континента. Джип армейской части перевернулся, вспенив песок, косая перфорация из калашникова сквозь бензобак и столб ослепительной переработанной нефти в бледное сухое небо. Очередной президент новой африканской республики сдал полномочия кусками дымящегося мяса, влипшего в заборную металлическую сетку резиденции. Вполне возможно, поскольку следы пространственного сканирования давали о себе знать чаще, чем планета обращалась вокруг звезды. К примеру, в северной части портового городка на территории финляндии несколько собак догрызали костяной полуистлевший выброс отходов мясного завода, однако никто не видел этого. И вообще, мне совершенно наплевать на охват внутреннего зрения, аптекарь не врал вчера утром, соляная кислота и немного анестетика под прилавком действительно оказались. К месту, вовремя и в достаточном количестве. Я расколол рукояткой млеющего стальной нарезкой магнума охранный организм сигнализации, перехватил коробку с пластиковой бутылью внутри в левую руку и, перешагнув через повисшего на осколках витрины провизора, двинулся в сторону метро. До полного восхода - полтора часа. Проваливаясь в зловоние станции, я услышал сирену. Синий неоновый цвет был реакцией на этот звук.

В белом, как фарфоровый тонкостенный тигр из университетского холла, пространстве душевой я увидела оплывающим зрением. Полосы и прерывающиеся точечные следы крови по стене вслед за стекающей в пол водой. Ну, вы знаете эти кабины студенческих городков - кафельный бункер с пластиковой полупрозрачной занавеской. Так вот, как только свет растекся по белому кафелю, я заорала. Нормальная реакция триллерного типа. Ножи, медленным лезвием разрезающие занавеску душа в наполненной паром ванной комнате, капли пота, стекающие по спине героини, дрожь руки, сжимающей кухонный нож… И все такое. Честно говоря, я не считала себя частью возможного сюжета по дешевой бульварной газете.
Однако наработанный рефлекс был быстрее и в виде крика. То, что это кровь, а не, допустим, кетчуп из разлетевшейся бутылки или красное урожая 1978 года из все той же бутылки, что было бы вполне возможно, поскольку я определенно знала его взрывной характер, было безапелляционно отсканено головой еще до понимания ситуации на уровне анализа. Видимо, человек и кровь гораздо ближе, чем могло бы показаться за всю жизнь.
Я медленно опустилась в бликующий угол напротив зеркала. Видимо, кровь брызнула направленной струей, такое бывает при прострельном в упор ранении, например, или от удара шипом красного марсианского инсекта. Далее, кровь артериальная, значит, скорее всего, из брюшной полости, о чем говорит и расстояние от пола. И характер расположения брызг. Стоп. Расположение крови по кафелю складывалось во что-то знакомое, типа каллиграфии по рисовой бумаги. Три полузавершенные полосы, поперечная соединяющая и верхний акцент… Определенно, я вижу это не впервые, но ни на один из спрятанных в восточной части библиотеки иероглиф похож не был. Оттолкнувшись внутрь головы закрытыми глазами, я вошла в поле сканирования. Грув после окраинных помех мягко понес тройное восприятие по сетке памяти, разворачиваясь и обволакивая блоки воспоминаний.
Трудно сказать, на что это похоже визуально. Что-то типа мышечной ткани волокон или переливаний дыма в лазерных плоскостях на танцполе. Но не хаотично, скоростью совпадая скорее с вращением десантного катера в последней версии «Глубокого Погружения».
Вообще-то это просто синапсические каньоны, их использует голова каждого человека с начала и до конца времен, но обычно и у большинства это происходит в фоновом режиме, без прямого воздействия на внутренний ландшафт. Немного кварца - и ты уже не просто слаженная система восприятия - анализа, но полноценный владелец выделенной под твой личный объем памяти. Всего навсего необходимо обмануть защитные блоки, не позволяющие проникнуть внутрь. Просто - но потребовалось достаточно много дней от сотворения мира, чтобы хотя бы узнать о существовании локальной сети биопамяти. Еще пара лет - и это оказалось также просто, как войти в комп, но ограничения ввели уже через несколько месяцев после официальной презентации «подавителя», когда серверная служба подала отчет о состоянии частных полигонов.
Статистика и то, что произошло в синасети, как ее стали называть, решило за представителя компании-разработчика, неплохого и неприлично богатого азиата среднего хирургического возраста, как поступить с черепной коробкой. Никто и не подозревал, что пространство биологической памяти как-то совпадает с пространством реального времени, что синасеть окажется не просто банком данных, а обратной стороной всех мыслей, желаний и действий всего человечества, движком, что ли. Нормально это? Короче, по официальной версии, он застрелился в стеклянной аквариумной башне на восемнадцатом этаже, в собственной офисной клетке. Пуля прошила височную кость, сплавив несколько волос дорогой прически, вышла с другой стороны, расколов глазное дно и вышибив глаз наружу но, до того, как он коснулся гладкого ковра, вонзила поток синего воздуха в выходящее отверстие полностьтю стеклянного офиса на высоте трех сотен. Внизу мирно покачивался залив.
Естественно, никто и не подозревал, что дело дойдет до политики, однако именно так и вышло. Проявились армы, ну, военные, проще говоря, и наложили свою камуфлированную лапу на пространство, изначально подаренное человечеству для нормального развития и функционирования. Очередная пандора произошла, и, мои поздравления, человеческая память теперь в руках военной администрации. Конечно, это круто сказано, поскольку военные сильны только грубой наработкой власти, но тупы, как и вся эта система. Результат - количество продаж перевалило в черноту того рынка, о котором все говорят, но никто его не видел. Официальные же продажи перешли в элитно - контролируемое качество для сильных всего мира. Но их оказалось не так уж и много, чего не скажешь о незаконных серферах, просекающих каньоны синасетки из университетских городов и спальных районов.

Да, я одна из них, только об этом лучше не трепаться. Сеть официально безопасна, но если отследят - срежут, и тонкие красные ручьи проползут из улитки, что живет в форме твоих ушей. Три - четыре серфа в день уходят в каньоны навсегда и, естественно, не возвращаются.

Вращение грува перешло в низкий шум и постепенно слилось в один плотный слой. Добро пожаловать. Это - моя тайная информационная площадка, ее приходится менять через каждые несколько погружений, но пока все шло нормально. Сюда я стаскиваю все то, что можно найти в частном и официальном секторе. Тайные желания банковских служащих, фантазии когда-то сексуально активных и молодых обитателей домов престарелых и больниц, тонкие, как покалывающая ткань китайского газа истории из детских снов и страхов, параноидальные проворачивающиеся структуры новых эйнштейнов и еще кучу всякой бесполезной шлаковой инфы. Иногда меня пугает собственная неразборчивость, но я особо не парюсь, поскольку мой счет растет именно за счет, извините за тавтологию, тех самых скрытых мыслей, от которых порой стошнит и патологоанатома. Обычно платят все и не задаются лишними вопросами. Возможно, чуть позже я продемонстрирую пару сделок. Да, кстати, зачем я здесь в настоящем времени по гринвичу. Вся эта внутренняя прелесть имеет еще одну полезную черту. Возможность идентифицировать разного рода информацию - от вывесок и ценников в магазинах до словоформ тех людей, которые меня интересуют. В обе стороны. То есть, если я ввожу в сеть, допустим, визуальную информацию, поисковая система считывает все по всей сети и совмещает память искомого человека с тем, что он когда-то видел и запомнил. Софт для поискухи, конечно, дороговатый, но это стоит того. Итак, время совмещения. Тоже веселая штука, как пазл. Ты тащишь с собой мыслеформу необходимой идентификации и мягко наблюдаешь, в случае совпадения, как эти осколки человеческой системы находят друг друга. Красный иероглиф, пускай он будет называться все же иероглифом, как голографический рисунок под заходящим солнцем, мягко поплыл сквозь переплетающийся хаотично фон архива и влился в сканирование… …Двери лифта расползлись в холодный свет с потолочной лампы… Холод, видимо, зима или глубокий шахтный дом… Касание тела под одеждой - плотная но мягкая ткань… Рука в поле зрения… Щелочной маркер сжат в перчатке - что то знакомое - да, точно, форма либо армейская, либо охранная… Поворот головы… Так, есть! Мой красный иероглиф ровно лег на дымящийся след маркера на стене лифта. Через час я была в аэропорту. Солнце пролезало сквозь сетку ограждения в сторону наверх. Тысячи птиц поднимались над заливом и опускались обратно вспененной поверхностью, когда звуковой барьер разламывался хлопком бумажного пакета величиной с дом.
Если все пойдет гладко, я буду на месте к вечеру. Надеюсь, еще не слишком поздно… Вызов раздраженным воем в серое утро ворвался и закружил над вибрирующим стеклом дежурной части.

- Черт, это в трех кварталах, ниже. Похоже, кто-то опять трясет аптеки. Эта - уже третья за последние сутки. - толстый дежурный отставил пластиковый стаканчик с холодным кофе в компанию к недоеденным пончикам.

- Ничего не понимаю, - отозвался с подоконника его напарник голосом ярко выраженного выходца из страны, что к западу в пятистах км. - Если это будет то же, что и в прошлые разы, а что-то говорит мне именно об этом, на нас повиснет третье мочилово за сутки. Тогда - прощай теплое море и холодное пиво. - Он спрыгнул с темнеющего квадрата окна и плюнул в пол.

Им почему-то казалось странным, что неизвестный злоумышленник сам активирует сигнализацию. Похоже на наглое антисоциальное поведение. А еще он убивает аптекарей - даже пожилую женщину он не пожалел и раскроил ей череп топором для пожарных целей. Несчастную разнесло так, что мягкая паста внутричерепного давления на мозг, пролетев добрых двести метров сквозь разбитую витрину, шлепнулась прямо в кошку, которая шла в это время по тускло освещенной улице и подумывала о том, что неплохо было бы заглянуть к старику из рыбного отдела и набить брюхо внутренностями трех - четырех атлантических сельдей. А тут такая неприятность. У бедняжки начисто пропал аппетит и она, скорее всего еще нескоро избавится от дурного осадка, оставшегося в ее девятой душе, что к боку от селезенки. Словом, головная боль на весь отдел.

- Кстати, а почему ты думаешь, что он (или она, но вряд ли, девушки не должны вести себя подобным образом) сам это делает, в смысле разбивает «экстремалку»? Может, это жертвы, погибшие на рабочем месте, прежде чем умереть от руки подлого убийцы, выполняют свой гражданский долг? - толстяк вывернул руль, врубил проблеск и едва не задел бак отходов.

- Осторожнее, пожалуйста. Ты можешь причинить вред кому-нибудь, кто нашел свое унылое пристанище на ночных улицах, - этот был более альтруистичен, несмотря на разницу в возрасте в пользу толстяка. - Понимаешь, трупы становятся такими, в смысле мертвыми, за несколько минут до того, как у нас резво загорается лампа вызова. П-а-т-о-л-о-г-о-а-н-а-т-о-м-и-ч-е-с-к-о-е, - он размеренно и многозначительно произнес сложное слово. - Заключение. Толстяк уважительно посмотрел на партнера. Он-то сам был не так осведомлен о том, что происходит в других отделах.

И в этот момент задним левым краем впечатался в угол дома, из которого полетели искры и кусок жестяной водопроводной трубы.
Выскочив из машины уже в совсем подавленном настроении и с критически заниженной самооценкой, толстяк подумал, что сегодня явно не его день, точнее ночь.
Напарник всадил тяжелый ботинок в мягкие ягодицы друга, и они обнаружили, что уже прибыли на место очередного преступления. Толстяка вырвало сразу же, и он повалился куда-то за дымящийся бок автомобиля. Он вообще плохо переносил подобные сцены, а то, что предстало их взорам на этот раз, было ярким примером из ряда вон выходящего насилия.
Тело жертвы повисло на осколках разбитой витрины, словно жестокий варварский обычай на отвратительных инквизиторских приспособлениях, и истекло кровью, которая все еще дымилась. Кажется. Руки безвольно повисли вдоль туловища и не двигались. А вот ног видно не было.
- Вообще-то мне нравятся глубоководные. Прекрасное разветвление пространства. Тебя колбасит по асфальту, по скуке архитектурной и по системе подземного передвижения. Глаза ламп сквозь метро в его проявлении следующих дверей, мелькающие красным составом какой-то дряни, и то под водой дышат. Скука. Выползешь разом на пляж в осень и лежишь на льду, где тоньше, смотришь, вроде серое жемчужное пространство вглубь, легкий хруст фарфора по краям. Что есть глубина? Говорят, начало жизни. Возможно, это и верно. Но что главное вижу я в глубокой, такой неведомой и доступной только с ножа в ресторане фауне? Чистоту сознания, понимаешь? Такого человек не добился за все свое послеокеаническое время, и не достигнет, не вернувшись обратно, назад в море. Красота лобстера в его отстраненности от мира, но в тоже время он принадлежит ему более чем, есть некая связь. Между всеми существами, между мельчайшим ракообразным в ручье твоего детства. И между людской стороной жизни. Знаешь, мне кажется, мы все соединены чем-то вроде голосовой подачи одного игрока другому. Ведь если бы нападающий не дополнял схему игры криком «возьми!», обращаясь к тому игроку с правого фланга, который интуитивно понимает его крик и не останавливается взглянуть, кто это там кричит. Он ловит в ладони скорый мяч и всаживает его в корзину с ускорением. Ты понимаешь? А в связи всего живого нет крика, но есть взаимопонимание. Если бы ты знал, как тяжело мне смотреть на умирающих морских котиков, убиваемых охотниками. Я испытываю настоящее чувство трагедии. Но, признаюсь, глубоководные создания мне ближе всего, - с этими словами он склонился над столом и, предварительно улыбнувшись, снял из-под блестящей полусферы омара на мой стол. Белое в его ресторанном окрахмаленном одеянии проникало в полярные зоны планеты. Красноватый омар лежал на блюде передо мной. Я опустил руку под стол и разбил повару челюсть рукоятью магнума. Мелькнувшие в повороте огни люстры. Три свинца от печени и позвоночника в левое легкое. Омар стал чуть ярче человеческой крови. Посудите сами - розовое проваренное хитиновое плюс свежее биологическое истекающее. В этом есть свой цвет. Утро, ресторан пустующий. Выходя через кухню, я сколол стеклянную полосу экстренного вызова под стойкой. Рабочие свиньи не издали ни звука.
Было прохладно. Толстяк дрожал до тех пор, пока не увидел холодный сумрак пустующего кафеля с рядами тускло поблескивающих в свете ламп из коридора каталок и шкафов чуть более темного блеска по стенам. В принципе, ничего особенного в этом помещении не было, разве что чуть больше сладкого в обоняние и мерзлоты в кожу лица и рук. Окон не было, и на дальней стене бликовал отраженный свет. Он достал маленькую трубку направленного фонаря и тонкий, как шило луч пробил фиолетовый мрак, наступивший сменой свету немедленно. Даже хром с каталок и шкафов ввернулся в холод черного провала. Но это было и не нужно. Дойдя до квадрата на уровне груди, он оттянул ручку холодильника, и с легким протестом камера открылась. Сжатый ствол света в узкой холодильной камере получил больше возможностей. Тело, как обычно, лежало ногами вперед. Острый подбородок, ключицы, ребра - все это покрылось теневым контрастом жуткого незнания, исходящего от маленького прожектора.
В детстве его завораживали фары отцовской машины, в одно мгновение превращающие ландшафт и людей в контуры и силуэты. Толстяк даже мог представить себя со свечей в руке. Тем не менее, он схватил поручень и дернул на себя. Простая схема - если мороз, значит, отдирать твердую воду от железа. К его удивлению ролики каталки пошли более чем мягко и бесшумно, и он едва не упал спиной в темноту… Они сидели в сплошном и витиеватом, как на аттракционах в лесу ведьм, дыму и проворачивали челюстную кость с агрессией и злостью. Кофе остывал в желудке, и руки на пластике стойки потели в лангуста. Мерцающая неоном ламповая реклама над головой сонного бармена.

- Ты думаешь, он перешел на рестораны? - напарник постукивал носом (ботинка) в стойку, пытаясь попасть в бит, хрустящими кусками падающий из колонок.

- Я не знаю, но сам посуди, все почти то же самое. Единственное различие - дерьмо это произошло не в аптеке. Может, ему захотелось пропана. На чем они готовят цыплят? - Придурок, это был морской ресторан. Там нет цыплят, - напарник смахнул набранный конденсат ладонью и вытащил со стойки салфетку. - Тем не менее, все сходится, по времени, и по разбитой сигнализации. А что сказали люди с кухни, какое-нибудь описание или приметы? - Да нет, ничего конкретного. Он прошел слишком быстро и смахнул кастрюлю с кляром. Одет в темное, волосы вроде короткие. И вообще, мы не выезжали туда, и я не понимаю, что тебя так парит. Мало своих проблем? – толстяк зло переломил спичку с остатками ветчины из передних верхних зубов.

- Ладно, расслабься. Просто мне что-то подсказывает, что это наш парень. - Да, но он не бросал его в витрину, он воткнул ему в глотку омара! – толстяк разогнул в горизонтальной плоскости руку и смахнул стопку картонных подставок под пиво. Короткой стаей они разлетелись к полу. Из глубины бара бросилось несколько разноцветных взглядов, впрочем, как все мы знаем, взгляды живут недолго.
Это был трудный день и все порядком устали.
Где-то в квартале дальше к северу кричали утки - пруд с детьми и лодками.
Вокруг него бежал, изредко выстукивая чугун в сталь, оранжевый трамвай.
Торговцы газетами приходили с утра, и заполучить чуть влажную от росы типографскую бумагу было таким естественным, но счастьем… Отпрыгнув от помоста мертвеца, толстяк медленно отошел назад. Гулкое инерционное движение остановившейся тележки напрягло сдерживающие ремни, и покойник слегка дернулся, повторив движение тележки с задержкой в секунду. Все же немного холодно, и то, что протекает сквозь поры в коже - холодное.
Рука и скульный отрез. Ниже - брюшная полость. Нет, выше. Ближе к гортани. Черт подери, где она есть, эта гортань. Он закрыл глаза и попытался восстановить все то, что сказал ему напарник… …- Словом, не будем ударяться в биологию, - его руки постукивали по стойке и крошкам сахара на ней. - Запомни только, что разрез делать надо над ключицей, затем, проходишь…- напарник сжал пальцами свою ключицу и оттянул кожу… (толстяк вдруг вспомнил черепаху с ее головой, когда она подбиралась к салату, а он ждал, как она высунет свою голову с зелеными остро пахнущими чешуйками из под прикрытия и от сможет схватить ее за недоступную, удивительно мягкую при всем панцире шею и поднять над ковром - бордовый с зеленью наворот ромбовидности вроде бы верблюжачьей шерсти) - …- инструменты оставишь там же. Все понятно? Толстяк кивнул головой и поспешил к машине. - Жду здесь! - сквозь музыку, голоса и открытую дверь донесся до него голос со светлой стороны стойки. И блестящий синего в отраженную черноту стекла и витрин напротив.

*** - Треск сквозь пыльную дорогу и крики - кочевники так кричат в выбросе адреналина, увязая копытами в стальной песок, - замотанный в пыльный армейский дождевик, оставшийся еще, наверное, от русских писарь вбивал в подпрыгивающий на коленях лэптоп заготовку для плакатных и речевых листовок новой власти. - Треск дальности поражения и пулевой свист с взятой на колено упорной пластиковой стойки. Красные звезды и простое глубокое в палящей глубине небо, хотя смотрели в него сегодня немногие, в перспективу шеста с трехцветовым пламенем, воткнутым в песок! Генерал утер лоб под беретом платком из плотного, но мягкого хлопка и мягко опустил плечи в мягкое стекло, разлетающееся под мягкий горячий воздух мягким свинцом… - Вам нравится, мой генерал? - Возможно, но только Аллах его знает… - потная в кулак рука генерала ударила горячий военный зеленью джип в стекло и действительно. Треск калашникова прорезал перфорацией черные от кубинского никотина легкие ему и череп водителю-поэту. Реактивная муха секундой позже разорвала до ушей заправленный бензобак и вбила горячее мясо в сетку ограды. *** Кстати, о фото. Видимо, эта была хаотичная подборка разных стилей за определенный период. Помню, в детстве я видел фильм о военно-экстремальном журналисте. Времен Вьетнама и Никарагуа, что ли. Он лез в самое пекло, под пули и баррикады, провозил пленку в каблуке сапога и в желудке, сидел в тюрьмах, подвергался, мягко говоря, насилию. Возвращался домой, отбирал кадры, получал кучу ликования со стороны поклонников и зеленые гонорары от издателей, садился в бочку самолета и несся в очередное там, где погорячее. И снова тыкал объективом в военное небо и обезображенные детские трупы. И что вы думаете он делал? Естественно, искал лучший кадр. И нашел его. Летящий на низком срезе над улицей самолет, поливающий толпу пулеметным свинцом. Во время очередной перестановки где-то в жарких странах. Улица быстро опустела и… Словом, по фильму этот кадр был признан лучшей документальной фотоработой за 80-е. Фронтально пикирующий размах крыльев, дорога в пыли и трупах, разбитые здания вдоль. И очередь, направленная прямо в лицо. Настолько близко, что ее видно. Фотографа, естественно, перешибло свинцом, и он умер. Пленку привез его друг.
Да, к чему я это. Фотография под номером 10 из этой темы, «Cote d`Ivoire, Покушение, 1973». Не думаю, что снимавшему удалось выжить, если только он не использовал оптику, а это вряд ли. Пустыня и слишком уж неожиданное событие для того, чтобы готовиться к нему. Даже не знаю, как описать. Подобное - только в автоматической подаче видеоизображения с корпуса взлетающей ракеты-носителя при отбросе ступеней. На кадре - терракт, взрывающийся джип в первую долю секунды, еще без визуального проявления энергии взрыва. Напряжение металла, который потерял свою жесткость и сейчас разлетится к чертовой матери. Ощущение - планета, взрывающаяся изнутри. Тела в машине - в военной форме - выглядят более естественно. Но тоже, кажется, трупы. Вид - фронтальный со смещением к правому борту. Фон - оранжевая полоса пустыни переходит в сухое выцветшее небо, сетка ограждения. Кто снимал? Штатный фотограф президента или кого там они обычно взрывают? Случайный турист? Автора под фотографией нет.

- Твою мать! Даже замороженную индейку легче потрошить, чем этого сукина сына! - толстяк выругался про себя, пытаясь перерезать твердую, как дерево, щитовидную железу. Он никогда не занимался биологией и, тем более, не вскрывал остывшие тела мертвых поваров.
Его ругань можно было понять вполне. Тем более, что он скажет служителю морга, если тот вдруг заявится? Покажет значок? Предложит присесть на соседнюю каталку, и расскажет, как его били в детстве одноклассники, закопав в песок по коленные чашечки (кстати, он оторвался на своей теперешней работе, взяв в визитный жест перебивать при задержании дубинкой колени всем, от превышающих скорость пьяных пенсионеров до наркоманов) и как плохо с ним обращалась тетка, когда он уезжал на каникулы в соседний город? Или может быть он поведает дежурному трупорезу, как в детстве возбудился в зоопарке от спаривающихся под солнцем карликовых кенгуру и как его после этого искали родители, а он, запершись в кабинке туалета, думал о составном образе, то есть он хотел думать только о Nina из спортивного класса, но почему то сознание расслаивалось, как пирог с творогом, и в самые тонкие и напряженные моменты на месте объекта из спортивного класса проявлялись совершенно непонятно что делающие здесь визуальные единицы. То жирная афроамериканка с седыми волосами из подъезда рядом, восседающая на пропавшем под оплывающим телом унитазе, то кусок ванной, где его мыли по субботам, то огромный хохочущий рот рыжего и опасного хулигана, в котором воплотился весь ужас детских лет и который наложил на него отдачу денег, выдаваемых, как это обычно бывает в подобных историях, на завтраки.
Тогда, в то лето, посреди животных в клетках в центре города усилием воли он заставил мозг подчиниться и в последний момент проявил на закрытых глазах Nina, в спортзале, смеющуюся и с мячом, в синей форменной юбке и гольфах. Ну, произошел взрыв, а потом его нашли родители, он стоял посреди зала с обезьянами совершенно пустой. Словом, толстяку сегодня пришлось несладко, но скальпель поддел гортань, и она с противной податливостью выпрыгнула наружу и укатила в сторону решетки входа, весьма, видимо, довольная тем, что так легко отделалась. Толстяк снова выругался и зло ткнул труп в холодный бок кулаком. - И зачем ему эта клешня? - стараясь не думать о внутреннем устройстве бионосителя, он просунул руку в зияющий провал под головой и выудил склизкую клешню ракообразного существа. Она была холодная и создавала впечатление детского рифленого мячика, найденного зимой на дне пустого бассейна. *** Улицы снова пустели в иней не холода, восприятия. Окно на втором этаже покачивалось волнами движения раннего воздуха, а яичница плохо прожаренного утра стекала в залив. Я ненавижу подземные стволы движения в копоти и проводах, поэтому, вступая в брусчатку, отсчитывал шаги от убегающей кошки.
В голове носилось: «Немо сраный, Кусто, маза фаза! Нравятся ему глубоководные!». Я не был зол, но когда эмоции вынуждают меня нарушать пропорцию, я начинаю опасаться противодействия, баланса тому усилению отдельной стороны, которое приведет все в норму и в грув продвижения. Я не хотел убивать этого жалкого стряпаля, этого крошку Цахеса, познавшего, но использующего это знание исключительно в себя, куда он еще ест.
Научите приглянувшегося бездомного с 10-ти летним стажем теплу, приведите его в свой дом и доверяйте ему. В 90 из 100 случаев вы более чем разочаруетесь. Если альтруизм, конечно, не форматнул ваш мозг. Ладно, это материальный пример. Мне, в принципе, насрать на стереосистему и зелень, но когда дело доходит до лицемерного обоснования собственной подлости, не знаю. Иногда я боюсь подобных человекоразумных, меня пугает их действительно очень большое количество. Они живут канонами, привычками и необходимостью подчиняться. Но в каждом из них скрыто опасное количество невостребованности. Это как гнилой помидор. Что сделать, что бы не испытывать гнилостного запаха собственной жизни? Проще всего воспринимать ее за основополагающее естество развития. Происходит вполне естественный процесс и клетки стягиваются в зоопарк. Только кто снаружи и кто внутри… И где внутренняя сторона, а где оболочка… Вывеска над пекарней дала оборот ветру и надулась, слегка раскачиваясь в потревоженном сне.

Естественно, я опоздала.
Клюв белой сверхзвуковой птицы рассек стекло посадочного блока и умчался в облака. Паника охватила меня? Страх за его, возможно, восстановимую биожизнь? Досада за провал в налаженной системе? Нет, скользнув по идеально натертому камню холла, я перебрала кроссовками эскалатор и толкнула дверь в багажное отделение. Полумрак за пластиковым порогом и транспортная лента багажных номерных принадлежностей частному. Извините. Просто багажная подающая эскалаторная система загрузки в самолет. Она завораживала, как слаженность чешуи. Идеальна как в длине, так и на изгибах. Ну да ладно. Оставалось информировать себя биркой на одном из чемоданов. Все совпало, это был багаж рейса в то самое место, но оставалось 15 минут до взлета. Стены гудели легкой облицовкой аэропортовых сооружений, изредка пропуская более низкий уходящий звук отрывающихся самолетов. Я отыскала достаточно объемную спортивную сумку и превратила ее в кенгуру. Ну, вы знаете, что такое летать в кенгуру. Это быстрее и веселее автостопа, главное вовремя выйти из стазиса и не ошарашить владельцев в гостинице, выпрыгнув из открытой молнии рождественским чертиком. Берется багажное отделение, находится подходящий размер единицы багажной клади, вскрывается и опустошается. Затем вы помещаете свое тело внутрь, закрываетесь и впадаете в статичное положение мини-спячки. Не забудьте врубить таймер на минут пять до посадки и вылезти уже в пункте назначения на транспортной ленте.
Да, я отыскала черную спортивную сумку с синими полосами и через две минуты и тридцать секунд вдавила активизатор и провалилась в поле. До встречи на той стороне. *** Напарник, не разворачивая, сунул черный пластиковый пакет в карман, и устало улыбнулся. Было видно, что он нормально набрался за эти пару часов. Фуражка плоско валялась на стойке, а лицо обрамляла характерная пьяная радуга. Заведение почти опустело, сквозь свернутые жабры на окнах косыми полосами влезало солнце, и только одинокий уставший бармен в смятой как яйцо со второго этажа майке с акварельно нарисованным солнцем какого-то испанского фестиваля в сотый раз протирал стеклянные приспособления для жидкостей. Он давно бы выставил этого молчаливого клиента, просидевшего за стойкой полночи, но форма давала ему несколько больше прав, чем студенту на каникулах, подрабатывающему в баре. - Что теперь? - толстяк устало опустился на табурет рядом и махнул ладонью бармену. Тот неохотно подошел, перебросив полотенце на плечо. Обычно он перекидывал его на запястье, очень быстро выучившись тонкостям виночерпия, однако на этот раз позволил себе пренебрежение, в рядах барменов выражаемое именно так. Хотя ни толстяк, ни напарник знать об этом не знали и, соответственно, отреагировать не могли. - Пива, скотина! - толстяк грохнул тяжелую перчатку о стойку и схватился за шпагу. - Уже несу, месье! - испуганно попятился виночерпий. Напарник задумчиво смотрел в зеркальную бутылочную батарею, постукивая пальцами по клешне в кармане. - Отдыхать. Был трудный выезд, теперь надо поспать. В участок можешь не ехать, я позабочусь. Кстати, - он повернул глаза к толстяку. - Как все прошло? В смысле, ты не наследил там? - Да нет, вроде все нормально. Зашивать я не стал, игла не прошла бы сквозь замерзшую кожу, а так все нормально, - толстяк отхлебнул горлом холодного пива. Холод от бокала в ладонь напомнил ему приключения в морге, и он поморщился. - То есть, как не зашил? Ты хочешь сказать, он там так и лежит с перерезанной глоткой? - Нет, не переживай. Я нашел в столе дежурного скотч, ну, знаешь, каким коробки заклеивают… *** Скатилась в резиновый пол на другой стороне континента 15 часов спустя. Таймер вырвал из стазиса мягким ментоловым вкусом, стерев, по умолчанию, все промежуточные наработки анабиоза.
Выбравшись на общее пассажирское пространство, аквариумно зависшее между белоснежных с солнцем стекол здания аэропорта, я уставилась на ближайшую вершину. Это не был самый удаленный от уровня воды горный массив, но сползающие вниз снега, зеленые сосновые многокилометровые шипы и бирюзовое снежно-каменное в теневых частях - этого было достаточно, что бы почувствовать себя в высокогорном районе. Дорога петляла в сверкающем мелким льдом провале в серпантин, хорошие кадры из пресыщенного боевика или армейской хроники времен вермахта в сияющей свастике Альп. Водитель - смуглый от высоко отраженного солнца молчаливый индус третьего поколения - ткнул пальцем в сенсор консоли, и на кристаллическом планшете разложилась трехцветная спутниковая навигация. Трасса опутывала гору и стекала в сосновые низкорослые леса, зеленее на экране, чем с высоты дороги. Мы двигались мерцающей синей точкой.

Ладно, признаюсь. Я не все рассказала. Теперь, когда я почти на месте и все зависит он ничтожной величины, называемой объективное время, я постараюсь приоткрыть, как это говорится у них, карты. Что бы в случае отрицательного действия со стороны событий у тебя не было бы причин воспринимать меня с критической точки ненависти.
Помнишь, мы соприкасались несколько раз на самом захолустье синасетки, там, где шлак мыслей и отмирающая зона, из которой невостребованные мыслеформы, как на мясопереработке, переходят в цикличную основу новых наработок. Я еще тогда впервые по настоящему удивилась, ощутив физический, естественно, подобная физика значима только по меркам синасети, а в этой, как бы объективной реальности, подобную плотность ощущают немногие, ощутив явный физический воск, что ли, готовый к употреблению и переработке. Все то, что мы думаем, запоминаем, вся инфа, словом, должна иметь свой индивидуальный носитель, отделяющий ее от всеобщего бессознательного. Иначе это не было бы так статично и разграничено. И думать, фиксировать свое внимание, допустим, на овощном салате, было бы невозможно - все текло бы в отсутствии границ. (Представляю, на что это было бы похоже!) Все это лучше всего иллюстрировалось именно на окраинных полях, где и случался переход отработанного в нулевое, в то, что называют чистой доской, tabula rasa. Что делал там ты, я не знаю, твое передвижение было достаточно хаотично и непоследовательно, что бы называть это поиском. Хотя я знала парочку серфов, они использовали систему хаоса и интуиции и иногда, надо признать, вылавливали неплохие формы. Но это красиво в теории, а то, что вставляет теоретически, не всегда соответственно вставит на практике. Не помню, что с ними стало, но одного, кажется, сожгли армы.
А твой стиль был явно ненаправлен - так, блуждающие огни по болотам биологической мысли. Эти самые болота, или крайние земли, или отработанные мыслеформы весьма интересная штука. На первый взгляд - помойка, неизбежная в любой системе. Однако вспомним, что биология человеком не ограничивается, соответственно, не исключено, что синасеть гораздо обширнее и вполне может пересекаться и даже включать в себя области животного мира. Допустим, что бы узнать, нравится ли вашей собаке та дрянь, что вы вываливаете ей по утрам в миску, достаточно войти в ее домен, в ее ушастую голову. Или, к примеру, обмотав ту же собаку пластитом, завести ее в здание парламента в разгар конференции по ужесточению региональных перевозок. Да мало ли что, бери и действуй. Но. Человеческий код восприятия и код восприятия собаки не совпадают по двум третям параметров. Войдя в собаку, ты просто окажешься перед набором пульсирующего хаоса. Если вообще сможешь войти. Тем не менее, животная сторона оказалась, и оказалась она именно на грани переработки человеческой информации. Никто бы и не подумал, а ты въехал. Это я поняла уже позже, когда совместила твое поведение в сети и форму «собачьей» стороны. Возможно, я не такой уж и плохой знаток синасети, поскольку сумела проследить тебя… Это оказалось, прости за банальность, ужасно. Точнее, ты оказался прирожденным или латентным торчком. То, что я обнаружила в твоих сумрачных глубинах человеческой части сети, после того, как ты стал играть в собаку, нисколько не удивило меня. Я, конечно, уделила в недалеком времени назад некоторое количество энергии изучению химических расширителей сознания и воздействию эндорфинов на несформировавшееся сознание. Однако то, что оказалось в тебе меня просто поразило - это было похоже на многоступенчатого дракона или на самозакрывающийся ареноподобный корпус моллюска.
…Скользящие по страху эмоции вплетаются в эйфорическое отсутствие функций… Дрожащие постинтоксикационные сны и ярчайшие протуберанцы, видимо, моментальных внутривенных действий...
Широчайшая энциклопедия, архив препаратов, точнее, архив реакций мозга. Кстати, действие эфира визуально очень похоже на падение в воду во сне - медленно взрывающийся шар цвета хрустально сверкающего монитора. То, что ты погружаешься в анимализм с черного хода, на первый взгляд не таит в себе ничего опасного. В конце концов, человек всегда хотел изнутри увидеть и почувствовать животное, узнать, действительно ли у собак черно-белое зрение (кстати, никакое оно не черно-белое, нормальное цветовое восприятие, только с более сокращенным спектром), понять величину разума дельфинов и степень осознанности кроликом страха перед удавом. Да здравствует наука! Подстава не в этом.
Глубина рода человеческого, темное прошлое приматов и эмоций. Это как стремление обратно в материнскую щель, в утробу, к покою. Тебе начинает нравиться эта форма свободного погружения, освобождения от человеческих эмоций, ответственности и прочих наработок. Новые ощущения, даже, скорее, отсутствие их по большому счету.
Ты можешь в любой момент путем случайного выбора оказаться в горячих волнах саванны сквозь сухую по лапам траву 300 в час и сквозь сухое небо грудью в мягкий горячий бок и в артерию клыками, или залечь в холодный глубокий песок залива в кататонии холоднокровного стазиса. Никакой визуализации, только информация. Естественно, ты не можешь видеть глазами пантеры, но это максимум, что я могу себе представить. В своем трипе по животному полю ты не учел того, что за новыми ощущениями и эйфорическим состоянием абсолютных эмоций и инстинктов скрывается необратимость. Код кодом, но любую комбинацию можно подобрать. Тем более, если действуют две системы в направлении друг к другу. Происходит взаимная адаптация, и твое изначальное поле в синасети меняется, подгоняется под поле собаки или в кого ты там играешь. Вспомни сказочника-кокаиниста и его историю о калифе, который попал подобным образом. Пока ты легко возвращаешься в свой привычный статус, но придет время - и код возврата будет утерян. Собака тебя съест. На данный момент ты всего лишь приносишь в себя с каждым погружением часть собаки, но придет время и она съест тебя. И вот чего я боюсь.
Ты спросил бы, а какого черта я вообще лезу в твои дела? Ответом - молчание и пробел. Его я тоже планирую заполнить с твоей помощью, точнее, с помощью помощи тебе.

Итак, мы скатывались по серпантину прочь от высокогорного аэродрома вниз, где тепло и коровы дают молоко на лугах. Маленький городок - химический завод и несколько улиц. Если смотреть сверху ночью, он похож на медузу, шлепнутую маленьким пловцом в серый каменный причал.
*** - Мне кажется, я заслужил объяснений, - толстяк пытался заглянуть через плечо напарника, затянутое в белый лабораторный халат.
Он и сам, по настоянию и правилам, втиснулся в подобную униформу и нацепил дурацкую маску, как у сварщиков или саперов. Лаборатория, как оказалась, была напарнику чуть ли не домом родным, он почти вслепую хватал инструменты жуткого вида и крутил ручки здоровой штуки, похожей на электронный микроскоп.
В этой части управления толстяк еще не был, и смутные подозрения посетили его душу. Все, начиная с охраны на входе в блок и кончая молоденькими практикантками, здоровались с напарником легким поклоном головы и улыбкой. «Ерунда какая-то», - опять подумал толстяк, пытаясь хоть что-то понять. - Да ради бога, - напарник посмотрел на толстяка сквозь улыбку и маску, - Все равно ничего не поймешь.
Пропустив обиду мимо ушных раковин, толстяк уселся поудобнее на возникший кожаный диванчик и приготовился слушать… *** Ну и что. Допотопная двустволка, как у отца в альбоме отца, рыбалка с родителями осенью, легкий песочный ветер рижского побережья второй смены листьев, капля с гранями онранжевого янтаря, фокус на нее… Я захлопнул крышку проектора. Хранить все это, точнее, пытаться сдержать отслаивающееся время? Или вкус снежной лавины за домом после школьной информации в три часа пополудни. Как прыжки легкого адреналина с крыши котельной во взбитые коктейли сугробов, хранящие в глубине своей, на дне бокала кирпич и арматуру нерастворившимся сахаром? Или эйфорическое чистейшее состояние ливня сквозь бурлящий асфальт мимо кинотеатра, все в то же время, прошлого. Хранить его вечно? Да я не достигну этого состояния отсутствия вопросов больше никогда. Разве что заново. Шутка.
Конечно, я могу понимать, что все это типа вируса или трояна, ведь раньше все было по-другому. Отличный, кстати, слоган, если поставить все это на широкую ногу. Только представь - «Раньше все было по другому! Согласитесь, все мы стремимся к тому, что было раньше. Все проблемы и страхи, все условия существования и образ мышления навязан нам социумом. Но, поскольку все мы здравые люди, мы понимаем, что свободным от общества живущий в обществе… Короче, без мазы. Да? Нет! У нас есть выход!» - - далее следуют перечень услуг и цены. К примеру - саванна и охота со стороны львиного прайда. Столько-то. Отдельное сознание, допустим, сидящий в засаде самец, дороже. Вы можете испытать и состояние жертвы. Антилопа трех лет. Это для извращенцев, однако, где ты еще сможешь почувствовать, как кровь сквозь рваную артерию уходит другому. Появятся клубы по интересам - например, клерки больше всего любят поиграть в приматов во время половой активности, а интеллектуально напряженные юноши - в статичное положение глубинного ската в холодном невесомом песке… Ладно, не горячись. Всего этого при мне не будет. Я всего-навсего обычный торчок, ну, может, немного умнее других, вот и нашел себе новое развлечение.

Твое изображение на экране перешло в два цвета и расслоилось. Теперь, когда я знаю, в принципе я знал это и раньше, как и все люди, это входит в состав человечности, когда я сумел разделить человека и обезьяну, у меня появился выбор. Причем не на уровне примитивного - как будешь поступать так и будет. Нет, вполне нормальный такой расход - типа, направо люди, налево звери. Я больше не хочу сидеть в автобусе и ждать, пока эти две стороны справят свои интересы. Ведь они даже из автобуса не выходят, гадят прямо под себя. Но. Если заставить их оторваться само от себя и подловить на очередной остановке, возможно, и получится воспринять их в более чистом виде. Тогда и появится выбор.

Пока я наговаривал все это в цифровое диктофона, за окном показался свет из за земли. Рассвет, типа. Автобус настолько доисторичен, в смысле реальный автобус, который меня везет сейчас по очень холодной дороге в очень холодной пустыне, что я даже не знаю, чем они его заправляют. Бензином, наверное. Запах аборигенов - чеснок и очень характерный мускусный фон. К нему быстро привыкаешь.
Странно, после самолета – - шесть часов, из них часть времени наблюдаешь на три тысячи вниз ленты и дрожащие конструкции огней и электрических трасс. Опускаясь ниже облачности, похожей на холодный дым пирошашки, иллюминатор транслировал более или менее горячие точки. Очередной конфликт. Война с высоты боинга выглядит симулякром в стратегии, но хорошо простроенным. Над морем проще, удавалось заснуть. Ненадолго. Море похоже на огромную исландическую сельдь, мягко вращающую боками в корзине на рынке, в предопределении острого ножа. Пенный двойной след за лайнером, как две дороги. Я встал и всадил в туалете еще до полного состояния. Видимо, я плохо дошел до своего кресла, мало того, шприц-ампула осталась валяться в сверхзвуковой тишине на хромированном полу компактного в легком свисте самолетного ватер, точнее спейс клозета. Я стянул сумку с кресла и поперся к выходу, не обращая внимаяния на посадочные перегрузки и девчонку в синем комбезе лет тринадцати, все время полета сидевшую через проход и сверлившую меня зеленым излучением, ну, тем, что у них внутри до шестнадцати лет, когда вода становится постоянным льдом. Через тринадцать часов, на тренировке, она опять вспомнит меня и вылетит на резиновый, ограждающий лед трека борт и потянет ногу. Еще через четырнадцать часов она станет серебряным призером юношеских игр по ледяному спринту. «Браво, Маша, браво!».
Я обмотал лямки спортивной сумки вокруг запястья и вылез на трап. Стюардесса на посмотрела на меня с нескрываемой эмоцией, в которую входили – страх, раздражение, восторг. Страх стоял между раздражением и восторгом. Вообще то у меня не было времени влезать в ее голову, но ее порно-голубые глаза прострелили мне сердце. Ха-ха. Из динамиков рвался трехязыковой хаос, о чем они говорят? К примеру, пусть говорят о цвете береговой линии, уходящем в слоновую кость. Cote d`Ivoire - – и блестящего пыльного такси до автобусной станции я проспал, проваливаясь в продавленное плетеное кресло. И ни разу не вылетел в каньоны. Хотя в последнее время это стало происходить чаще, и не зависимо от меня. Достаточно даже легкого переутомления – и я не могу понять, где грань этого мира, а где серые мерцающие изломы синасети. Это значит, что я либо теряю контроль над входом, либо просто устал. Скорее, последнее. Тем не менее, неуклонно растет свет и скоро холод сменится жарой. Интересно, как они переносят такие перепады.
Пустыня за стеклом вдруг подпрыгнула и встала углом градусов в тридцать, издав при этом визг и крик людей. Песок вылетел из-под колеса и срезал уже оранжевое солнце, наслоения вырастали в барханы и ползли по пустыне, засыпая варанов и других драконов. Мы застряли, водитель соскочил автобус с набитой трассы и впился бампером в зарывающее песчаное море. Заснул, наверное. Я вылез из оранжевого транспорта сквозь совершенно невообразимое аборигенское наречие злых теток и каких-то кочевников с корзинами, наверняка полными оружия и опиума-сырца и растянулся на еще прохладном песке, уперев спину в колесо. Насколько я понимаю, до прибытия вездехода военных минимум минут сорок, если их вообще кто-нибудь вызвал, а выталкивать автобус на трассу в этих краях, похоже, не принято.
Немного не к месту я подумал, что не испытываю ни намека на жалость или сожаление. В плане произошедших уже событий. Четыре навсегда отвлеченных с моей помощью от тела-носителя единицы сознания (убийства) и еще куча социально недопустимых действий (воровство, незаконная сеть, хранение, перевозка, употребление; механические повреждения городской собственности, надругательство над общечеловеческими ценностями и неоплата счетов в одном грязном месте). Это моя исконная черта характера или все же действие сети? Неизвестно.
Ладно, разберемся позже. Кстати, я слышал, что в этой республике не все спокойно, типа постоянные перевороты и все такое. Может, это отвлечет меня немного. Может быть.
Когда эта желтая и зеленая штука залезла совсем уж высоко и съела тень прохлады, когда солнце поднялось почти в зенит, я вышел из комоподобного релаксанта и стал умирать от жары. Отличное, надо сказать, занятие. Не то, что от холода. Все аборигены воспринимали происходящее как должное, пожирали свои лепешки и кормили коричневые соски маленькими детьми, то есть детей сосками. Да, мозги явно плавятся. Вращение спирали из расплавленной мелаллизированой фактуры… Я приложился к бутылке красного пива.
Часа через четыре пришли верблюды с погонщиками в зеленых армейских куртках как альтернатива службе спасения. Я заплатил за одного горбатого и втиснулся в волосяное седло потными яйцами. Вот не ожидал подобного, переход сквозь пустыню на корабле вечности, на верблюде. Мой погонщик, лет сорока в грязной тряпке в сто слоев на голове шел рядом, помахивая тростью светлого дерева.
Мы шли долго, пока не стемнело, я в основном спал и прикладывался к оплаченной воде. След из цепных вмятин ног верблюдов затирался ветром в течение нескольких минут, поэтому вся история представляла из себя караван-призрак. Дюжина верблюдов и погонщиков оставляет за собой цепь следов длиной в десять метров, ощущение со спутника - следы привязаны к каравану и двигаются вместе с ним.
Привал, или как у них это называется. Костер и натянутые полотна как защита от песка. Мой погонщик оказался рядом под одеялом и я немного удивился, обнаружив под слоями одежды лет девятнадцать от рождения, длинные грязные волосы и все признаки женского пола. Нормально это? Выглядит сорокалетним бедуином - оказывается девчонкой лет девятнадцати, да еще самых что ни на есть расслабленных взглядов на секс. О том, что существуют переносимые вирусы, я в тот момент не думал, позволив ей самой решать дальнейшее развитие. И она не осталась скромницей. Тепло пустыни в ее теле задерживалось дольше, чем в песке. То, что происходило, истощенное мое сознание воспринимало не дальше центра удовольствий. Я уснул внутри ее раскаленного континента, впиваясь лопатками в песок сквозь одеяло ручной выделки и содрогаясь, вдавливаемый ее бедрами… … Вид высоко с гор, снег. Я срываюсь со склона, я не знаю, кто я. Я скольжу параллельно в одну плоскость скале и врезаюсь в воздух, ловлю поток сквозь перья и проношусь над верхними точками соснового леса. Проворачиваю полукольцо в холодном воздухе и ложусь на правую сторону. Под воздухом и мной - человеческая петля серой дороги, обнимающая скалы и стремящаяся вниз, к огням города, похожего на медузу, стекающую по горячему волнорезу. Одинокий серпантин шоссе и блики на хрустальной горе. Я вхожу в безмолвный вираж и планирую к асфальту. Ниже и в обратное движение. Над самой дорогой со скоростью, видимо, километров двести в час. Проворачивая крыльями все гладкие изгибы серпантина. Вылетает синий корпус автомобиля, и я выстрелом вбиваюсь в лобовое стекло, клюв в сторону, кровища и испуганные глаза девушки на переднем сиденье. Наверняка, она подумала, что это плохой знак… … и проснулся так же неожиданно. Черт подери, я летал во сне! Мой трогательный погонщик опять напялил на себя всю эту пылезащитную ерунду и что-то втирал верблюду в ухо. На спуске к третьему витку вниз мой шофер заволновался и стал петлять. Дорога была и так скользкая, и опасности прибавилось процентов на двадцать. Я вцепилась в кресло и вдруг почувствовала себя маленькой девочкой на аттракционах. И то, что мы сейчас впишемся либо в скалу, либо с трассы в лес, стало мне абсолютно, как на дисплее, понятно. Ладно, расслабься, это только остаточные явления. Стоило мне подумать так, как из-за очередного поворота вылетел фургон доставки почты, развернулся в тормозах боком, и мы слились в ударе. Помню этот идиотский логотип на его красном борту - пикирующий сокол, или что-то подобное. Ремень и быстрая нога водилы в сцепление и резко в тормоз спасли мои биоотличия. Но головой я приложилась нормально в правое стекло. Сознание было потеряно. В провале – какие-то верблюды… *** Итак. Створчатая панель вылета над блестящими турникетами регистрации. Всполохи перебегающих оранжевых знаков определения. Прага - перехлест рейса на задержку – до трех ночи. Бензин течет в бронированный снаряд боинга и на острова отваливает четыреста человек. Уже трупы. Ну, не совсем, конечно, но разогревающийся правый двигатель после сорока по цельсию протолкнет детонатор к заряду, и сухое синее небо расцветет оранжевым ван-гоговским подсолнухом, спираль взрыва разойдется до верхнего слоя грозовой тучи. На Прагу отнесет гарь и газетные новости. Вылеты отменят, по крайней мере, на несколько часов. По шоссе двигается несколько ящериц в сторону камней.
Ниссан черного цвета отходит от банка в половину десятого утра. Время в пути – шесть часов. Слишком долго, деньги столько не живут. К полудню шоссе выведет его под взорванный в небе корпус, пилоты что надо, над асфальтом солнце, и они не отклоняются от курса. Впрочем, вряд ли они увидят вспышку в небе отражением в лакированой броне инкассатора. Еще раз.
Корпуса скалистых образований, корпус взрыва выше, сухие хитиновые корпуса перекатываются по песку и мелкому граниту... Не слишком ли много совпадений? После поворота к аэропорту инкассатор возьмет чуть влево, отлить. Смешно, но они не используют биотуалеты. Отлить – к заправке. Отлить, поскольку в утренний кофе водителя добавлена нормальная доза уриностимулятора. Жена его оказалась сговорчивой теткой. За несколько миллиметров (в высоту) банковской бумаги. Солнце будет доласкивать хром пистолета заправочного столба в руке случайной переселенки, когда голова водителя прижмется к стволу. 45. Калибр. Сносит напрочь. Ты спросишь, почему четыреста человек плюс шесть экипажа. Не вопрос. Каждый из пассажиров имеет доход в среднем или общем сорок – пятьдесят зелени в год. Ну, восемнадцать, где-то, лимонов на всех. Не считая экипажа. В черном брюхе нисана их (лимонов) шесть сотен. Есть вопросы? Короче, инкассатор со стволом в голове, солнце в небе, девка со стекающим бензином, опять солнце…» - Ты вообще меня слушаешь? – напарник оторвался от лаптопа, пнул толстяка и вытянул из честера еще немного дыма. Толстяк застонал и перекатился к батарее, прозвенев цепью наручников по жестяному полу.
- Кстати, знаешь, что первая автомобильная катастрофа произошла в 1896? – напарник присел на низкий кожаный диван. – Это для тебя, поскольку прошлое в твоем распоряжении. А последняя, для тебя, опять же, произойдет через три часа с минутами, когда наступит двадцать пятое этого месяца и красный открытый форд упадет, простучав по ответвлениям скал, в залив. Эксперт, едва сонный, впишет, что водитель уснул за рулем.
За темным стеклом брызнул дождь и погас, стекая по синтетике москитных сеток.
Итак, взрыв боинга задержит все рейсы минимум на три часа.

Толстяк перевернулся и увидел крысу семью этажами ниже. Прямо сквозь все перекрытия и балки. Она скребла жесткими лапками трубу горячего водопровода, остывающую в этот сезон. Маленькие куски оцинковки сыпались сквозь коричневый покров шерсти и уплывали по легкому потоку в сторону городского коллектора. «Плохая защита теплопровода», - подумал толстяк и отключился. В себя он пришел позже, когда млекопитающее пробиралось на четвертый этаж по сколу в бетонном перекрытии. - Вставило? Ну и славно. Сейчас покатаемся, – напарник встал, уперев ладони в простреленные несколько лет назад колени, и подошел к окну. Серое сменялось синим. Башни протекали сквозь ночь в день, и город выглядел как материнская плата под ногами. Вот вопрос. Как транспортировать полторы сотни галлюцинирующего мяса на восемь этажей ниже, запихать в тачку и сделать это так, что бы стигматы от наручников не ввели в подозрение. Эксперта. Трос от походной оранжевой (?) палатки. Капрон. Сквозь ноги и двойным под щиколотками. Под спину - коврик из-под кровати. Поехали. Крыса села на подоконник и воткнула в окно.

Над асфальтом едва заметно испарялась лужа, бензин пропускал пар, расползаясь фрактально.

Напарник вытащил толстяка к машине и уставился в небо. Расходящиеся лучи дробили пространство озона и водорода на части.

Крыса сползла по трубчатой конструкции к полу и умерла. Расход жизненного баланса окончен.

Скалы бились в море внизу, в пенные хребты и всякий прибрежный хлам.
Торпеда красного цвета неслась по спиральной дороге, просекая справа спящие еще аттракционы и обсерваторию тремя километрами выше, остановилась, высокий человек снял очки, протер их платком с белыми на черном линиями и снял машину с тормозов. Если бы отсмотренные чайки с порога восприятия передавали визуал, взрыв красного форда растекался бы медленнее, чем кровь.

Напарник тормознул на съезде к обрыву, достал шприц-ампулу и всадил в плечо толстяку. Тот мутно открыл глаза и сглотнул. Тонкая струйка слюны повисла на его полуоткрытых губах. Напарник достал платок, протер руль и двери. Посмотрел на толстяка, ухмыльнулся, покачав головой и стер с его рта капающую на сиденье слюну. - Знаешь, мне кажется, теперь у тебя есть все права знать причины происходящего. Ну, почти все. Слышишь? – он вдруг поледенел глазами и схватил толстяка за шею. – Ты так ничего и не понял. Тот тип не убивал никакого официанта, и не было никакого морского ресторана с омарами. Просто очередной аптекарь. А ресторан, омар и прочее – за гранью сна. Я так это называю. Не знаю, чем накачивался ублюдок, но у меня были все основания полагать, что он реально материализует то, что видит в своей отключке. Основания – но не улики. А в морге был аптекарь из четвертого случая, и у него не могло быть в горле никакого омара. Просто парень воткнул в свою психоделику прямо посреди аптеки, попал в ресторан, во сне, само – собой, и разметал аптекаря по всему прилавку, воспринимая его как официанта. По стандартной материалистике, никакой клешни в горле холодного быть не могло. А ты ее нашел. Вникаешь? – он оттолкнул голову толстяка, снял форд с ручника, вышел и, не закрывая двери, легко катнул его вниз. Гравий прошуршал и через секунду жестяной грохот закончился всплеском и глухим, как пробковое детское ружье, взрывом. Взметнулись чайки и дым. - Да, кстати, ты не обратил внимание, куда делись все твои страхи перед мертвым телом? Химия, брат, – напарник сплюнул и раздавил ногой прозрачную мокрицу шприц-ампулы. *** Предводитель каравана, блестящий коричневый гигант с бородой как у выходца из историй про дэвов и с горящими грязными глазами раскладывал синтетическую тарелку спутниковой связи. Верблюды топтались и ели. Небо становилось ослепительно белым. Километрах в десяти к востоку я заметил какие-то строения и пыль, характерную для большого скопления тяжелой военной техники.
Поднялся, плеснул в зрение из бутылки, теплой и отбивающей свет, провел по лицу, моментально высохшему, и отрубился снова.

Минут двадцать позже. Вокруг царило оживление – бедуины гортанно переговаривались и всматривались в небо, раскачивая отворотами старомодных френчей. Верблюдов согнали в цепь и паковали тюками. Я попытался отыскать глазами своего неожиданного партнера по сексу, но в толпе все оказывались одинаковы. Автобусные пассажиры сидели в круге из тел и песка, и выглядели достаточно запугано, ну, может, не запугано, но пылу у них явно поубавилось. Определенно события развивались. Да и насрать. Я не спешу. Подумал так, потянулся и получил калашом в спину под ребра. Солнце вспыхнуло ярче, и я с ноги засадил куда-то назад, но промахнулся и рухнул в песок. Открыл глаза прямо в бородатую рожу со свирепыми (тут я понял значение этого состояния глаз, действительным оно бывает только у мусульман и друзей аллаха) глазами и не менее убедительной, но абсолютно безразличной дырой автоматного ствола. Бедуин что-то требовательно горланил, показывая в сторону кольца сидящих местных жителей.
Понятно. Я поднялся, отряхнул песок и перешел в круг, сев между запуганной старухой с каким то свернутым тряпьем на коленях и молодой мулаткой, коннектирующей свой сосок в черно-розового довольного, но грязного ребенка. Кожа ее груди отсвечивала на солнце маслом. Она поймала мой взгляд и растянула губы в альпийской высокогорной улыбке. Неплохо.

Между тем бородатый сын аллаха и, по совместительству, предводитель отряда, наконец, с легким щелчком развернул тарелку, и что-то набирал на черной сенсорной клавиатуре. Горячий потоками воздух. После минутного внимания он вскочил, и, гортанно разрывая связками пустыню, начал тыкать по сторонам руками, ужасно хаотично, это оказались команды, и за считанное время в десяти метрах от меня возникла мобильная ракетная установка. Уже веселее, подумал я и устроился поудобнее.
Один из бедуинов подбежал к зеленому смертоносному железу с явным намерением ввести его в действие. Он провернул ручку настройки до сорока градусов над горизонтом в сторону далеких построек, сверил показания на панели и замер на корточках.
Главный внимательно смотрел на свое запястье… Видимо, в широкоформатных боевиках это самый напряженный момент, по лицам крупным планом стекает пот, тишина и только свист ветра по пустыни. Ну не знаю. Возможно.

Раскат выбил меня из созерцательности, вспышка ядовитого желтейшего цвета и шмелиный сквозь грохот вой идущей к цели ракеты и через время взрыв.
Километрах в десяти. Военные, значит, действия. Вот тебе и берег слоновой кости. Волной от детонации с бедуина-стрелка сорвало намотанное поверх головы тряпье и черные волосы разметались, прочерчивая солнце. Это оказался мой погонщик. Вернее, оказалась… Да, как любила поговаривать Алиса, просиживая за стойкой в своем внутреннем баре с тремя неоновыми вывесками на фоне спящего в низине города, «становилось все страньше и страньше…» Собачья шерсть наклеена на стекло, через которое взлетное поле и полоса сгоревшего топлива. Невнятный охранник смотрит, как старый индус стреляет в свою собаку лабрадора.

После оглушительных всплесков реактива над пустыней, в диаметре, занимаемом нашим временным лагерем, воцарилось адреналиновое перескакивающее по каналам воодушевление, все смешалось. И даже временные заложники расплавляли песок почти физически ощущаемыми потоками голубоватой плазмы, стекающей через тряпье и кожу. Мой погонщик вцепился в звуковую волну вокруг ствола зенитки и повалился в оранжевую пыль спиной, на глазах темнеющей проступающим потом. Ахаб (я случайно, но достаточно органично назвал предводителя Ахабом) распростерши руки уставился в точку над горизонтом, быстро приближающуюся и меняющую цвет с бледно зеленого на яркий и отсвечивающий металлом. Воздух переливался гудением и я ожидал немедленного пробуждения. Оно наступило, когда погонщик пробил галлюцинирующее пространство и коснулся ладонями горячей армейской стали. Ее крик совпал с криком Ахаба.
- Миги!!! И действительно, точка над линией условного горизонта разделилась на три крестообразные стрелки, вырастающие в звено низко гудящих истребителей советского производства… *** «Hey, man! This is a place for garbage!».
Я открыл глаза в сереющее небо, скошенное вертикалью стены здания аэропорта. Два негра в оранжевых комбинезонах толкали повозку с мусорной пластиковой бочкой в мою сторону. В самом деле, я валялся на площадке, ограниченной от остального пространства полосатой линией, вдалеке взлетали самолеты, растягивая воздух, как карамель. Я медленно поднялся, закинул сумку за плечи и двинулся в сторону стеклянного здания, под недоуменными взглядами уборщиков. Видимо, меня срезало часа два назад. По крайней мере, сейчас я могу быть уверен, что нахожусь под пролетающими «мигами» полыхнул песок и завернулся волной в сторону востока, колени впились в мелкий горячий кварц. Гудение и визг пулеметных очередей по траектории скошенного падения. Хватило одного захода на предельной малой, что бы срезать большую часть отряда. Ахаб лопнул головой, его кровь и мозги превратились в застывший цветок, так вырубаются фраги в третьей версии «захватнических войн». Заложники просто полыхали плазмой и постепенно сливались в невнятное месиво – мулатка, кормящая грудью, перетекла в младенца. Последнее, что я увидел на треке летящих в меня цельнометаллических точек – расширенные зрачки моего погонщика на отлетающей голове, застывающей в спиральном повороте с идеальным телевизионным разрешением.
В достаточно статичной для выхода из каньонов системе восприятия. Перед синхронно распахиваемыми стеклянными панелями входа в здание ожидания вылета взгляд воткнул в рекламный щит – глянцевый лобстер с расправленными клешнями и прибрежный пейзаж. Движение взгляда фиксирует статичность рисунка, или цифровой фотографии, если хотите, но проходит несколько секунд, достаточных только для фокусировки зрения и не больше, и происходит смена синтетического визуального ряда. Старая техника – два десятка треугольных продолговатых панелей, вращающихся по перепаду реле. Три плоскости изображения. Первая – пейзаж синего подводного цвета с лобстером выше. С легким треском, который услышит только гусеница, ракообразный сменился зеленым полем с яркой цифрой, вытекающей статично. 10. Странная фотография подводного художника, плавающий в заливе лобстер. Вид снизу, на переплетение кремовых сочлений хитина. Голова гудела проходящим в сжимающееся небо крылом низкого истребителя, или это отражение звукового барьера, рвущегося чартером на восток? Два индуса вышли в мою сторону сквозь двери и сели в черный «седан». Кошка, видимо стюардесса, вильнула бедрами под легким нейлоном саудовской аравии и стекла куда то в область желудка. Ближе к альпам, видимо.
Теперь надо решать – потеряно несколько часов и только отвлечение маневром может вернуть время на определенный началом игры круг. Оценка обстановки на восемьдесят процентов адреналина.

Я рванул по резине эскалатора на нулевой этаж, расталкивая редкое количество встречного движения. Боковое зрение выдало происходящее в зале отлета. Как на тепловом мониторинге, прямо сквозь тонкий пластиковый сэндвич стены. Грустный человек с лицом, обрамленным короткой бородой и с полуторакилограммовой плитой гашиша на дне чемодана отстегивал плетеный кожаный поводок от шеи песочного лабрадора, поводя скульным мышечным остервенением. Собака смотрела в сторону багажного отделения, выкидывающего язык транспортной ленты.
- Индус? – я сказал это вслух, прямо в лицо охраннику, сидящему перед компьютером на входе в служебный терминал. - Sorry? – он поднял растекающиеся по монитору глаза голубого, достаточно неуместного на смуглом лице цвета. Я улыбнулся, показал книжку билетов и незамеченной рукой перевел предохранитель под курткой.
Выстрел заглушен пластиком звукопоглотителя и похож на перелом стальной линейки. Со стороны багажного отделения, в сплетение стандартного аэропортного шума. Почти незаметно, но охранник метнулся на него с готовностью.
«Индус, собака…» Индус за стеной стоял над мертвой собакой. Откинул ружье и вышел через дверь в гудение мертвой полосы, остающейся обычно в течении нескольких минут после взлетевшего самолета. Поразительная преданность традициям. Будет время, обязательно изучу этот славный обычай не отрывать собак от земли.

– Произошедшее сканирование оказалось в некоторой степени ключом, - думал я, врываясь на парковку и выкидывая пожилого торговца сигарами из только что зафрахтованного его женой зеленого мерса. – Самое неожиданное и единственно верное приходит в моменты наибольшей рассосредоточенности мышления, набранные в нужное количество на адреналиновом подъеме, -размышлял я, полицейским разворотом вклиниваясь в скоростную полосу шоссейной бетонки. Солнце и самолеты, – отмечало мое зрение в зеркале заднего обзора.

Траектория движения курсора по мерцающему спящему серверу в глубоком углу под постером австралийского бюро внутренних линий, барная стойка с механической рукой «грольша», синтетическая паутина под потолком и сглаженные ряды мест. Пустующие по причине недавнего открытия и закрытых дверей входа. Стандартное интернет-кафе на излучине городского массива. Я оставил машину под красной крутящейся трубой кондитерского магазинчика с классической «собакой на холодном солнце жаркой зимой», с обдолбанным негром перед входом, проще говоря. Синий полустертый лейбл завода телевизоров на картоне маркировал его жилище на манер синего штрихкода вакуумного пакета со стейком в утренней разгрузке супермаркета, когда из холодных, ограниченных зеркалами холодильных камер выползают порезанные туши, узнаваемые за три минуты до пробуждения, и ты просто спешишь с покупками обратно домой, доставая на ходу прозрачный острый пластик аналога и втыкая иглу шприц ампулы прямо сквозь плечо куртки в лифте и опускаясь на глубину там же.
Из коробки торчали одни ноги, остального негра видно не было.

Провайдер оказался европейцем в круглых под прошлый век очках и свитере с молнией поперек груди. Наверняка, на ногах он носил «скорпов» мягкой кожи с титаном в точке возможного удара. Он же оказался и барменом. Сцепив пальцы вокруг ледяного стекла черного «грольша» первой фильтрации, я опустился в круглое кресло и вдавил полосу на клавиатуре. Забавный скринсейвер выдался мне сегодня. Я даже предположил совпадение нормой. На несколько секунд подозрения облепили голову очкарика, склонившегося над газетой французских коммунистов в глубине стойки, распались и перешли в качество саркастического смирения, будто я устал от гонки и въехал в тот подземный гараж, бегство из которого занимало последние дни моей жизни. С монитора желтой штампованной сборки на меня уставился анимированный во флэше ракообразный демонический доминант последних событий. Он легко покачивал клешнями сквозь имитацию воды и отзывался на наведенный острый курсор немой речью в духе Монти-Пайтон. Я некоторое время водил по нему мышью, затем догадался включить колонки. Ничего особенного. На хриплом английском лобстер просил его покормить. «Покорми меня, парень. Дай червячка». Пузыри протекали наверх, когда он говорил. Я вдавил мышь, сунул в глаза раку извивающегося красноватого червя и вышел из скринсейвера.
Тепловая съемка поверхности каньонов валялась на одном из армовских порталов, как и неделю назад, и я без труда нашел очаг активности. Ну да, его можно было принять за пустыню, и цепочка следов, упирающаяся в покореженное месиво верблюдов и тел, и голубоватая плазма бесформенного кольца заложников. Все совпадало, и если представить перевод змеиного инфразрения в стандартные цветовые наслоения человеческого преломления, я мог бы различить и собственное простреленное тело. Что ж, хоть какая то определенность. Теперь оставалось переслать инструкции и продолжить движение. «Створчатая панель вылета над блестящими турникетами регистрации. Всполохи перебегающих оранжевых знаков определения. Прага – перехлест рейса на задержку – до трех ночи. Бензин течет в бронированный снаряд боинга и на острова отваливает четыреста человек», - строчки ложились в почтовик с плавностью ужей на дне пруда во дворе загородного дома твоего отца. Ты получишь их с мягкостью инъекционного удара по сосудам, источающим кровь. И все кончится внезапно. Никаких верблюдов и газелей – как только дешифратор переведет это сообщение в прямой код. Твой дешифратор встроен в модем, модем стоит на автоматический прием, если не упадет мировая сеть, несколько минут отделяют нас от встречи на самой глубокой планете каньонов.

Я вытащил уже почти ненужный ствол и глотнул пива. Человек в очках шевельнул газетное полотно и поднял глаза в мою сторону.

Плотный удар растворения и распад.
Subj 1. ZOO. Знаешь, глаза маленького леопарда распадаются пятнами по всему небу, на котором слепит заходящее солнце.
Еще я сфотографировалась с лемурами в стеклянной клетке, где дерево, высохшее посередине, и с морскими хвостатыми собаками.
Горы в этом сезоне выглядят живописно, отражая крахмал йодистых отложений и губ. Когда я смотрю в зеркальное полотно витрины «домашних любимцев». После аварии на серпантине я познала все прелести наркозного (чуть не сказала «наркотического») восприятия реальности.
Резко и темно падали камни, вращался дым и пустота обретала форму.
После аварии на серпантине прошло два месяца, но горы покрыты порошком настолько, что хочется забить их в ноздрю. После зоопарка я обычно захожу в кинотеатр, там крутят старые фильмы и неплохое горячее из грибов и сметаны.
На первом этаже я сворачиваю в длинное, увитое синим неоном пространство связи, сажусь за комп и набиваю тебе эти малоосмысленные письма.
Возможно, ты все еще в пустыне и листаешь свой альбом фотографий.
Возможно, ты разглядываешь меня изумрудными глазами ленивца сквозь толстое стекло, возможно, ты продаешь мне хот-доги на углу перед гостиницей. Subj 2.
Скучающие медведи смотрят поверх бетонных стен и сочиняют стихи.
Один из них, коричневый с опалом по груди гризли смотрит на спутниковую тарелку на доме через дорогу. Еще они закончили мост, соединяющий маленький и большой зоопарки (не медведи, конечно, а тысяча рабов в оранжевом синтетическом наряде) и выставляют мумифицированные в строительную смесь трупы животных.
Видимо, это украшает мост.
Хотя мне кажется, что внутри зацементированного анималистичного объема распад происходит.
А звери тут дохнут периодично, семь дней – панда и полоз, четырнадцать – малыш самой большой кошки в мире и его мама, 28 – горилла.
И лобстер в ресторане.
Ха – ха – ха.

Subj 3. Porno. Прости за прошлый зацеп с лобстером, но горилла там правда испытала на себе иммунную недостаточность.
Занесло меня в порношоп.
Недавно, часа три назад.
Воздержание, конечно, хорошо, но извини, я даже не знаю, существуешь ли ты.
Поэтому пошла я, честно говоря, за вибратором.
И что – наткнулась на замечательное издание хастлера года однатысяча900девяностодевятого, январь.
Вот ты смотришь порно, даже вставляет тебя.
А знаешь, что было раньше? Рим, время за две сотни лет до условного отсчета.
Порно было живое, порно было театр, они делали это за деньги.
Никакого видео, даже никакой интерактивности, поскольку все живое.
Извини, пойду напьюсь, созвонимся… Subj 4. ---------------- Я ответила на сообщение условно взятого адреса быстро.

Диаметр и возраст имели значение и вход в старое, легко прибитое снегом, спартанское сооружение на холодной стороне квартала с мерцающим неоном и молчаливой собакой, скучающей по коридорам, состоялось.
Короче, я ответила на послание, сделанное мной после чернеющей дыры кофейного стимулятора, когда фонари горят.
Состоящее из трех слов, даже не слов, а цифр.
20 – 8 – и глубина проникновения процентов на шестьдесят от общего размера влагалища.
Рs – оказывается, «первая атака международного терроризма была направлена на Мюнхен».
*** Круглый провайдер оказался сговорчивым человеком. Не то, чтобы под давлением или в виду непреодолимых обстоятельств – язык его был развязан, похоже, перманентно. За несколько минут, от одной до двадцати, я заметил за ним несколько особенностей, снижение температуры в кафе и то, что родители провайдера как-то связаны с пакистанскими религиозными кругами. Славные родители, но он не видел их с рождения. Когда он подошел ко мне, я, было, подумал, что стоит перенастроить его любезность, но что то было вокруг него, точнее текло из него, как тепло от остановившегося на ночной зимней трассе хаммера, «и я с радостью принял его предложение». Кстати, я не ошибся, назвав его сговорчивым, а не разговорчивым, что характерно скорее людям болтливым и легко ведущимся на пустое проведение временного пространства в границах стола и в пропорции превышения алкоголя. Направленная вербализация провайдера скорее компоновала и стягивала объект, собеседника, сговаривала его внутренне до той степени гармоничного нахождения в данном месте-времени, когда даже наиболее экстремальные состояния психики срезаются, сползают слоящейся ледяной формой и вот уже снег за окнами горячего берлинского кафе, гомон разгоряченных посетителей и табачный дым в ярком и желтом электрическом свете, начало двадцатого века… Я постарался не заметить его взгляда на оружие под моей рукой рядом с мышью, да он и не особо удивился, как мне показалось, а просто облокотился ладонями о край стола и предложил что-нибудь выпить, собрав довольно большой лоб в складки, характерные для много смеющихся людей. На нем был коричневый толстый джемпер, который я сначала принял за свитер, поверх зеленой армейской майки с длинными рукавами, в линзах синим отражалась всякая рекламная дребедень над баром. Ладони он положил на край таким образом, что большие пальцы оказались сверху, а нижние смотрели в пол. Положение уверенного в подходе человека или полицейского или блюющего с балкона панка.
Он долго и непринужденно болтал о том, что в принципе не имело ко мне никакого отношения, о цене на рыбу и на ее ловлю, о фрахте лодок, о темных собаках, снующих в теневой части города, о лошадином принце, полумифической личности, являющейся центром всего оборота наркотиков в этих землях, которого никто не видел, но все боятся, о танкере, пробуравившем вытекшей нефтью дыру в бюджете государства и в благодушии гринписа, о тепловых волнах над экватором, которые доплывают до полюса и превращаются в торосы над землей Франца Иосифа, о сетевых вампирах и дырах в каньонах, о налогах и способах тестирования проституток, о планах на зимние лыжи и о том, что уже несколько дней он читает письма какой-то странной тетки с севера, которые падают на его адрес.
*** Даже слону трудно представить эти сверкающие вершины в боковом зеркале на спуске в город. Почему слону? Не знаю. Я уже неделю колбашусь в этом раю для банковских белок и испанских лыжников, потребляя по утрам бесполое кофейное а вечерами взрывоопасное этиловое, в пластиковых отражателях в номере на меня смотрит уставшая от секса и приключений скорострельная и упругая самка со следами недавнего медицинского шелка на гладком лице, в лифте в зеркале затянутая в кожу с синтетическим мехом рок-звезда с кокаином до самых легких а утром, до поворота в ванную я чувствую себя немного в себе. Видимо, авария и больница немного изменили меня, как холодное атмосферное стягивает рельсы в дугу. Сегодня днем внизу, в баре, японец предложил мне ехать с ним. Он несколько дней находился на одной плоскости со мной, незамеченным, как ему казалось, наблюдателем. А сегодня, видимо, решился. Сублимированный кофе дымился в чашке, и я закрыла глаза, наклонив лицо над коричнивым горячим озером, спрятанным в моих ладонях. События последних времен уже начинали складываться в последовательность, однако я не рисковала пока выходить в каньоны, опасаясь, что сотрясение мозга сбило все настройки попадания, а ползать там, куда меня забросит случайность чисел, в поисках только мне знакомых букмарок как-то не хотелось. Я просто вдыхала запах кофе… нет, это банальность восприятия, я просто впитывала кожей тепло испаряющейся жидкости и пыталась составить из мерцающих тепловых кривых узор, иероглиф, которому я должна быть признательна за все эти расколбасы.
Стоп! Иероглиф. Кристаллическая модель, мерцающая на изломе сиреневой транспортной линии, проложенной в глубоком ущелье грызунами из корпораций.
Я подняла голову, лицо приятно перепало в прохладу температурой испаряющегося уже с моей кожи слоя, и задумалась. В принципе, это реальный вариант, поскольку по временным блокам памяти иероглиф оставался последней наиболее яркой сохраненной точкой попадания, и даже если часть локальной информации побилась, мозгу будет несложно восстановить «путь домой». Это так. Но если предположить, что, помимо моего иероглифа, существует другой, тот, первичный, и если мозг среагирует именно на него, как на основную траекторию, то у меня есть все шансы попасть на вражескую территорию и сгореть в защите. Если она, конечно, там стоит.
А, судя по тому, что происходит – наверняка, и может оказаться не просто дубовым электроимпульсом повышенной частоты, это может оказаться, к примеру, армейская модель резака или еще какой-нибудь хлам, выворачивающий мозги в обезьяну. Но в любом случае, нет худа без добра, точнее – ступора без идеи. Шарахнув на серпантине мозги, я получила возможность выяснить все, или основное, составляющее стержень всего. И я это сделаю. Продублирую иероглиф и поставлю на дубль блок, как на опасность, погружусь через него в каньоны и, если это окажется моя домашняя территория, преспокойно войду и выпью чаю, валяясь на диване. Если же на горизонте покажутся пулеметные вышки с прожекторами и красная мертвая голова – осмотрюсь, сохраню координаты и сольюсь обратно. Затем войду домой через старый иероглиф и уже тогда буду думать, как обойти защиту.
Если она, конечно, там есть.

За стеклом витрины сверкал снежный порошок и автомобильный лак.

- Простите, что отвлекаю вас… - я изменила угол наклона головы в сторону голоса и увидела японца. Его безупречный костюм и солнечные очки искрились искаженным витриной светом, дробящимся на кристаллические единицы, опадающие вокруг его фигуры с тонким новогодним постукиванием. Он еще раз улыбнулся и, коснувшись ладонью с отставленным мизинцем дужки очков, как будто собираясь их снять, наклонился еще ниже. - Надеюсь, молодая мисс простит мое вмешательство в ее, несомненно, обворожительные размышления, - он оторвал руку от лица и щелкнул официанту. – И позволит угостить ее чудесным капуччино, поскольку я вижу, вы еще не познали настоящий вкус здешнего кофе.
У этого надоедалы наверняка водились нормальные кредитоспособные единицы, если он может позволить себе настоящий кофе на такой высоте. Я думала, тем не менее, послать его к духам, но он уже уютно, как будто на традиционное японское седалище для дефекации, взгромоздился на пластиковую скамью напротив. Что ж, поиграем. - К черту кофе, – я хотела выдать это с жесткостью специального отдела по борьбе с преступлениями против нравственности, но горло сорвалось на кашель и вся напускная стена невосприятия мира рухнула. Видимо, надо чаще говорить вслух. Японец откинулся вдруг на спинку и рассмеялся. Никогда не наблюдала подобного выражения смеха. Он раздвинул блестящие рыбьи губы, разжал белые, почти сплошной полосой, зубы и просто выстрелил блок звука, размерами чуть больше облицовочной плитки на фасаде моей гостиницы. И так же резко вернулся в положение номер один. Я уставилась на него, видимо, с открытым ртом.
- Молодая дама чем-то обеспокоена? – он опять излучал новогоднее потрескивание, но очки не снимал. Сложил перед собой ладони, сцепив пальцы. На среднем правой руки красовалась тяжелая золотая гайка с иероглифами или львами, солнце играло на ней, и было трудно разобрать резьбу. Видимо фамильная привязанность. – Молодая дама может не беспокоиться, я знаю, что ей нужно. Минуту тридцать спустя между нами опустилась с легким, но плотным стуком коричневого стекла бутылка бренди и два пузатых бокала, похожих на взрезанные мыльные шары. Японец кивнул официанту и на удивление ловко для своего достаточно полного сложения разлил коньяк по местам. Черт побери, миллион единиц времени не пила коньяк. - Вообще-то я предпочитаю армянский, но со всеми этими историческими событиями не то что коньяка, скоро порошка приличного достать негде будет. – Он покачал бокал на уровне подбородка, впитывая испарения спирта, и подмигнул мне сквозь очки. Очки были непрозрачные, но я могла поклясться, что увидела на мгновение прищур его глаза, почему-то рубиновый. Никогда не пробовала армянский коньяк, так что это возможно и впрямь такая редкость. Но о каких исторических событиях он толкует, представления не имею.
Я помешала уже холодный кофе, положила ложку на стол и сделала изрядный глоток коньяка, что привело в восторг моего неожиданного застольщика, что, впрочем, не помешало пожару охватить легкие и трахею, что, в свою очередь, вызвало искажение визуального ряда слезами. Огнем, рванувшимся из моего рта, спалило пластиковую обшивку стола и официантку в синем платье поверх дешевого белья. Она упала вниз, распространяя мерзкий запах жженых костей и волос. - Браво! – японец искренне захлопал в ладоши и снял очки. Правый глаз его действительно был кроваво-красным. Я уставилась на глаз, и японец не замедлил перенести внимание с моих способностей изрыгать плазму на свои достоинства. – Я мог бы сказать «не обращайте внимания», но я им так горжусь! – он оттянул веко, и я увидела довольно красивый круглый камень с сияющими огненными прожилками. – Я потерял глаз во время карибской зачистки, но мне повезло. Я нашел нейрохирурга, практикующего подпольно, это истинный гений и безумец, русский. Мы возились с этим имплантом почти год, но вы можете видеть результат. Натуральный рубин и наносенсорика. Мы не смогли восстановить зрение как таковое, с преломлением и всеми делами, так что теперь мое правое полушарие получает готовую картинку, считываемую в реальном времени. Подобная технология, ну, естественно, гораздо ниже уровнем, используется на роботах-горноразработчиках, – он отпустил веко, подмигнул и одел очки. - Это безумно дорого… - сказала я скорее себе, чем ему. Я слышала о подобных штуках, но импланты стоили действительно реальных денег, я имею ввиду не какое-нибудь пиратское мясо, а действительно разработки, не уступающие в совершенстве самым тонким и точным изощрениям человеческого организма, а зачастую и опережающие их. - Да, да, само собой. Но, во-первых, я ценю красоту. Заметьте, во-первых. И к тому же, к счастью и для нее и для себя, могу позволить себе воплотить красоту из эфемерных фантазий во вполне материальную форму. – Он развел ладони в стороны, как бы извиняясь, затем подцепил пальцами салфетку и заложил за воротник. Я видимо пропустила момент, но перед нами уже стояла посуда и приборы. – Прошу вас, – он жестом протолкнул воздух в мою сторону.
- Признаюсь, я наблюдаю за вами не первый день, и вы, несомненно, не могли этого не заметить. Не знаю, что вы могли подумать о моем настойчивом внимании к вашей персоне, в любом случае пришло время, как это у вас говорится, открыть карты, не так ли? Он поднял стакан с минералкой и посмотрел на меня через воду. – Я знаю, что счет страховки, полученной вами за тот инцидент на горной дороге, неотвратимо подходит к концу и через несколько дней вам будет нечем оплатить даже полотенце, а билеты и прочие расходы страховая компания на себя не берет, - я подняла на него лицо, дожевывая какую-то морскую собаку. Он был прав. Эти европейцы красиво выполнили свою роль, авиакомпания оплатила больницу, а общее страхование туризма позволило мне неделю прохлаждаться на высокогорном курорте. Но теперь реальность буржуазного общества была более чем обозрима. Конечно, я без труда смогу сломать пару номеров, благо сокращенный список кредитных карт хранится в голове именно на подобный случай и, кажется, не пострадал при аварии. Вот уж в самом непосредственном примере – самое уязвимое место серфера – его голова. Но, во-первых, нет гарантии, что я не привлеку к себе внимания, снимая в банке сумму и, во-вторых, мне действительно пора заняться делом. – Вы правы, однако какое это имеет к вам отношение? Единственное, что мне приходит в голову, это то, что вы готовы оплатить услугу, а вот какого рода, не догоняю. Хотя, судя по тому, что в двуполой компании мне вас застать не удалось, ваше предложение будет носить сексуальный характер. В этом случае вы гарантированно в проигрыше, подобные способы обналичивания собственного тела меня не прельщают, - я понимала, что японец и в мыслях не думал снимать меня, что то в нем, в его подаче себя и текста выдавало человека, давно установившего секс на отведенное ему место. Нет, он не может оказаться обычным похотливым клерком на отдыхе. Но мой опыт подсказывал мне определенные правила ведения игры. – А молодая дама не лишена когтей, это похвально! – японец поерзал за столом, как енот перед устрицей. – Я вполне понимаю ход ваших мыслей, однако мое, как вы правильно решили, предложение действительно может оказаться весьма и весьма выгодным для вас. И не только в материальном плане. Я уже упоминал, что курирую нечто в области искусства, искусства в более широком понимании. Это множество проектов и множество людей, если мы сможем установить отношения, то вы, гарантирую, получите шанс не без удовольствия насладиться плодами моей весьма долгой работы. А что касается конкретно данного случая, проекта, если хотите… – он на несколько секунд замолчал, глядя поверх меня. – Да, так вот, воспринимайте меня как безумного коллекционера, а вас – как охотника за сокровищами. Помните Лару Крофт? Что-то вроде. Следующий вопрос, возникающий в ваших синапсах. Почему именно вы? Поверьте, если бы было необходимо, я достал бы и Лару Крофт, но ценность, о которой пойдет речь, не спрятана в древних поселениях инков в глубине непроходимой растительности, и не на дне мирового океана, и даже не на орбите у русских. Скажу прямо – то, за чем я охочусь, находится в каньонах. – Он сказал это так, как будто давал наводку наркоману-взломщику, типа, «на втором этаже, в оружейной комнате, мне нужны только ружья, остальное можете взять себе», но я заметила легкое, но стремительное расхождение потрескивающих заряженных частиц вокруг его костюма. – А люди вашего типа весьма и весьма редки. По тому, как я недоуменно посмотрела на него, он понял, что я не представляю причину его акцента на моей личности и поднял ладони. – Сейчас объясню. Что мы знаем о синасети? Да ровным счетом ничего, только то, что она объединяет разум всей биологической системы и позволяет производить обмен данными между оперативными станциями погружения. Военные, или, как вы их называете, армы, первыми поняли, какого джина выбили из бутылки и быстро наложили на все это великолепие руки. Но было поздно, и сотни тысяч пользователей получили возможность передвижения по внутренним слоям сети. Я уже не говорю, что было бы с производителями компьютерного оборудования, не закрой армия доступ. Но как бы там ни было, синасеть существует и является уникальным гибридом саморазвивающегося хранилища данных о всем развитии человечества. Не подумайте, все эти данные имеют для меня интерес исключительно энциклопедический, меня интересует нечто другое, но об этом вы узнаете после того, как мы придем к соглашению. Итак, почему вы. Я не буду спрашивать вас, каким образом вы проникаете и как передвигаетесь, я знаю лишь то, что серферов, подобных вам, не больше сотни на все пространство сети. Что видит человек, входя в сеть? Он видит свое простроенное пространство, будь это его комната, лужайка или кабина самолета. Другими словами он видит лишь простроенный интерфейс, разве что с большим уровнем погружения. Отличие от компьютерной системы – только в полной интерактивности. То есть, попадая внутрь, пользователь оказывается, допустим, в апельсиновой роще, причем он абсолютно уверен в этом и не осознает, что находится в погруженном состоянии. Получить данные для него – сорвать апельсин. Передать – выкинуть кожуру. В этом уникальность синасети – человек абсолютно не искусственен в пользовании, он может рассчитывать только на интуитивность собственного разума. Что касается вас и таких как вы – не знаю, в силу генетики или других каких либо предпосылок – система для вас – решенный ребус. Вы не пассивные пользователи, вы действительно серферы. «Каньонами» синасеть, кстати, стала называться именно благодаря вам. – Японец подцепил вилкой тунца и отправил в рот. Мы продолжали есть, но он молчал, сосредоточенно пережевывая пищу. Что-то в нем было не то, внезапно подумала моя голова, какое-то несовпадение. Bingo! Он ел вилкой. А даже в самых дешевых боевиках японские бонзы используют палочки. Я приготовилась к броску. – Вы об этом? – он вдруг отставил острую тонкую вилку и глянул на нее поверх линз. – Вы знаете, я не очень-то большой приверженец традиций.

*** Реакция провайдера на сибирскую водку после двух галлонов черного пива была просто замечательная. Я оттащил его за стойку, где оказалась дверь в небольшую подсобку, и уложил на резиновый ковер. Вернулся в зал, закрыл входную дверь и перевернул табличку на «closed», после чего уселся за монитор, мерцающий немым ракообразным. То, что я купился на его болтовню, никак нельзя было назвать случайностью, да и вообще, для того, что бы человек повернул в свою сторону мое внимание, одного желания мало. Он говорил и говорил, такое ощущение, что он просто выдавал информацию, как носитель, я даже подумал, не проверить ли его внутри. Впрочем, это вполне обычная форма поведения для людей.
Я посмотрел в его сторону, за стойку. Странно, такое ощущение, что все произнесенное им имеет отношение ко мне, причем отношение, прямо скажем, довольно интимное и вряд ли кто-то представляет для этой информации форму заинтересованной стороны. Такое бывает, у меня, по крайней мере, во снах, простроенных на текстовой основе. Когда одновременно простраиваешь в голове текст повествования, происходящего сразу же за этим. Как будто кто-то отодвинул саундтрек на пару секунд назад, относительно видеоряда. Да, и еще, я вообще не говорил, выступая в роли информационной губки.
Модем с ногами? Курьер? Бред какой то. Я машинально двинул мышь и… …и только в этот отрезок времени понял, что мое послание часа два как ушло и давно дешифровано твоей машинкой, однако… Ничего не произошло, или произошло, но так, что я не заметил.
Пару слов об этих таинственных инструкциях. Это было сделано еще летом, на островах, когда мы были на волне и довольно героически подходили к возможности собственного провала. Некая закодированная под обычный текст на несколько тысяч знаков командная система, которая в случае критической ситуации взаимодействовала с частью номер два, со второй частью текста, посылаемого с твоей стороны автоматически при дешифровке моей части, и преобразовывалась в импульс на наши мозги, отстреливая нас в каньоны, как катапультой. Тела при этом теряли всяческую биологическую значимость. Фактически мы переместились бы в сеть навсегда, а чем это могло нам грозить, да и получилось бы все это, не знает и газонокосильщик. Кстати, забавная история с текстом-носителем. Это действительно реальная разработка некоего террористического акта, найденная нами где-то в глубине каньонов. Результат случайной пальбы, когда выпрыгиваешь в случайно выбранные параметры каньонов. Весьма легкомысленное занятие. Все так, но ничего не произошло, либо произошло нечто, начало чего я упустил благодаря болтуну-очкарику.
Интересно, как он там. Стойка была на месте, слегка покачиваясь в слоящемся пьяном свете. Я машинально вытащил из пачки, валяющейся на пластике между бокалами, сигарету и сунул в зубы. Дверь, за которой покоился пьяный провайдер, была приоткрыта, как поперечная ротовая полость, заглотившая нерадивого охотника, так что только одна нога в синих джинсах торчала наружу. Я толкнул дверь, и ладонь мою обдало холодом, сворачивающимся в легкие клубы пара.
Парень был абсолютно мертв, и тело его источало температуру глубокой заморозки. Линзы в очках лопнули, роговица широко раскрытых глаз покрылась изморозью, как новогодний амальгамный шар на вечнозеленом дереве и я почувствовал, что алкоголь выходит из меня, аннигилируясь исходящим от застывшего тела холодом. Последующие за этим двадцатиминутки можно разбить на параноидальный слой световой рекламы, горячий до шоколада асфальт под ногами и глаза портье, отпирающего мой номер – он вставил обычный ключ в разъем двери, повернул против временного кольца и, немного надавив, отодвинул дверь, заросшую сухим мхом и пылью. Низко висело зеленое, на полнеба солнце, расколотое переизбытком водорода; сколько считывал глаз, простиралась пустошь, пересеченная каменистыми следами, то ли от повозок, то ли от выступающих сквозь сметаемую ветром почву наслоений кварца. Достаточно сделать шаг, и стопа в мягкой кожаной обуви погружается в невесомую, движением воздуха только прибитую пыль, великолепная пустота звука обрушивается при нахождении мира этого… Только после минутного замешательства начинаешь раскладывать все же существующую палитру звуков на близкое и удаленное, над землей и в глубине свернутых высохших корней. Мерное гудение, по мере твоего молчания все усиливающееся, переходит в низкий слой воздуха, бредущий по пустыне на высоте двадцати сантиметров от почвы. Наткнувшись на полуистлевший фрагмент кальцированой кости, он не находит препятствия. Через несколько шагов, интуитивно выставленной рукой проскользив в холодный камень, ты понимаешь, что все эти протяжные следы – только грани сцепки почвы и стен, что перед тобой простроенный в пространстве каменный лабиринт с невысыхающей мокрой землей под ногами, покрытый слоем отражателя таким образом, что входящий в дверь видит перед собой только долгую пустыню. Весьма странно признать, что в простом номере недорогого отеля в конце улицы, где собаки соскальзывают к светящимся кругам под фонарями, а темные тени превращаются в нищих и в покореженные полицейские машины, может оказаться зеленая пустыня с каменным лабиринтом, хотя, с другой стороны, приведите мне несколько доводов, почему бы и нет? Портье защелкнул за моей спиной дверь и, когда я обернулся на механический щелчок, взгляду моему представилась обратная сторона ландшафта, особо не отличающаяся от простирающейся фронтально. Разве что лабиринта сзади не было, впрочем, я не стал проверять видимость на иллюзорность, поскольку дверь тоже исчезла. С ней исчез и отель, с ним исчезла улица, с ней – город со всеми своими переворотами и со всем миром. Хотя, нельзя не признать, что мог исчезнуть только я – вертелось в моей голове, когда я вошел в первую фалангу лабиринта. Стены отражали холодом, стандартной сыростью подвалов с легким запахом плесени. Я посмотрел на открытку из бумажника провайдера. Да, я все же успел по быстрому проверить его там, в кафе, пока паника не стянула мой мозг испанским ежом, и кожаный бумажник из его заднего кармана, твердый, как бекон из рефрижератора, раскрылся с хрустом и разломился надвое замороженной поверхностью. Внутри оказалась пара кредиток, наличные и открытка, распечатанная на фотобумаге. Сетевой адрес на нижней грани отрезан, но остался номер и название. Видимо, из какой-то одной из миллиона подобных, галерей, принимающей работы класса «адюльт», то есть частные картинки, по большей части представляющие собой обработанные в фотошопе фотографии последнего отдыха на островах, курьезов с животными и случайными фиксациями катастроф. Эта открытка визуализировала чистую на первый взгляд фотографию разрушающихся небоскребов, что само по себе довольно оскомично на третий месяц после терракта, однако при более внимательном изучении можно было заметить, что диск солнца в левой части пейзажа, на две трети опустившийся за цепь домов, имеет более чем характерный зеленый яблочный цвет, да и отражение в уцелевших этажах взорванных зданий говорило о том, что закат в этом городе окрашивает реальность в изумрудное. Вроде бы ничего особенного, полчаса несложной обработки. Я задумчиво повертел в руках прямоугольник с испорченным холодом глянцем. Разве что номер картинки – 11 – двояко совпадает с последовательностью действий; очередной номер, наблюдаемый в альбоме фотографий, или дата съемки? Название тоже присутствовало, но, на мой взгляд, значения особого не имело. Я еще раз посмотрел на открытку, повертел ее в пальцах и отбросил в ближайшую пыль под стеной. И вдавил подошву в грязь.

Из бара мы вышли вместе – впереди я, сжимая спортивную синюю сумку, сзади японец, легко улыбаясь туристическим блеском человеку в униформе возле дверей. Его (японца) рука покоилась под складками пиджака, ладонью сжимая рукоятку укороченного дробовика и касаясь золотой гайкой предохранителя. Ни шагу в сторону, перешибет позвоночник оленьей картечью так, что гул и пороховая гарь ляжет на полосы местной полиграфии стандартной для городов внизу и экзотикой здесь сводкой криминала. – Пожалуйста, к машине, – он был сама любезность. Его машину было трудно не вычислить среди двух снегоуборочных тракторов и пары внедорожников, занявших обе стороны улицы. Темно синий седан черт знает какого года, но под капотом у него, ручаюсь, целый Детройт. Солнце в лобовом стекле. Зимние покрышки. Его любезность не достигла уровня открывания перед дамой дверей, но машина пискнула, как хорек под лопастью земляного бура, и я вдавила ручку снятой с сигнализации дорогой машины. – Нет, нет. Садитесь, пожалуйста, назад. Я думаю, инцидента в кафе достаточно и глупости вы оставили там же. Надеюсь, нам удастся избежать взаимного насилия. И пристегнитесь. Я пожала плечами и уселась в кожу сзади. Все машины, как собаки, перенимают черты владельца буквально за несколько часов. Посадка, звук горящего топлива, скрип по стеклу… Эта тачка пахла бензином, пролитым на кожаную гоночную куртку – с легким тоном красителя. Свежий фабричный запах. Зелени на полтинник штук, не меньше. Он опустил короткий затылок в правую сторону передней части салона и, видимо, это в его привычке, замолчал на неопределенные секунды. Странно, все желание сопротивляться этому человеку действительно исчезло, и я почувствовала себя маленькой девочкой в ожидании решения более старшего, да что там, в ожидании решения моей воспитательницы из группы продленного дня. Мои ожидания прервались рывком в области груди и визгом резины, стирающей себя под пятью тоннами железа об асфальтовый абразив. Японец вывернул с улицы, срезал через стоянку и вдавил по нарастающей в сторону горы. Смена кадров перешла в перемотку со включенным экраном.
– Эй, я хочу знать, куда мы едем и обязательно ли нам свернуть свои шеи. Дорога то-скользкая! – с трудом удерживаясь в обезумевшей машине, я пыталась перекричать реактивный гул двигателя. Японец ударил в тормоза и резко вывернул на перпендикулярно уходящую ветвь дороги. Меня швырнуло в дверь, и я пожалела, что не закрепила себя ремнем. Холодный воздух обволакивал машину на манер фруктового пирога и, раскалываясь, разлетался веером хрустальных брызг. – В принципе, на такой высоте легко можно кончить! – японец повернулся в мою сторону и растянул зубы. На жидких кристаллах спидометра третья цифра доползла до восьми, если учесть, что первые две были двойками, с японцем можно было смело соглашаться. Единственное, мой организм был готов исторгнуть из себя не сперму, а нечто более прозаичное. Видимо, это понял и японец. Машина остановилась у склона с прилипшим снегом и я уткнулась лицом в ладони. – Простите, не мог подумать, что у вас такое отношение к скорости, – он смотрел на меня с плохо скрываемым сарказмом, его глаз, казалось, смеялся сам по себе. – Вот, глотните, - он протянул руку и в зрении моего поля оказался кусок титана с охотничьей гравировкой. – Будет легче. Я коснулась ладонью фляги и глотнула. Отличный коньяк ударил в нос запахом дубовых опилок. Интересно, сколько витков на горлышке под пробкой? Японец открыл дверь и помог мне выйти. – Вы должны заметить, что я подвержен ребячеству, не так ли? – он явно был в приподнятом настроении и искренне делился этим. – Вам лучше? Ну да, мне было лучше. Я опиралась на его руку в лайковой перчатке и понимала, что смеркается слишком рано. Последнее, что я помнила – утопающее за горой солнечное облако и охотничий дом в два этажа, черный, как смоляная бочка под нашим окном, по которой отец бил прикладом двустволки, когда приходил далеко заполночь… *** Олень уставился на меня стеклянными глазами таксидермиста и, видимо, не собирался уступать в гляделках. Было тепло, трещали поленья и легко звенела посуда, соприкасаясь с твердыми гранями стола. Я подняла голову с кожаного дивана и спугнула маленькую раскосую девочку, во все глаза смотревшую на меня с кресла возле окна. Она шумно спрыгнула на дощатый светлый пол и протопала ногами в теплых эскимосских носках в сторону более светлого пятна в обстановке со скоростью маленького бегемота. Я лежала на диване в гостиной охотничьего дома на склоне европейского горного курорта, в соседней комнате сервировали стол, дети бегали по струганному полу и глупая голова оленя нависала над дверьми. Меня похитили, напоили какой то дрянью и даже не связали. Пора бы выяснить, что происходит. Мои желания не особо покладисты, но иногда они спешат за хозяином. И в этот раз. Скрип досок под ногами тела более грузного, чем ребенок, заставил меня подняться и сесть, приобретя более или менее независимый вид. Край пледа сам собой замелькал в моих руках и японец появился в проеме двери. На этот раз он вырядился в свитер с лагерной символикой (ничего общего с лагерями заключенных, так, какая то ерунда с вигвамом и бодрой тупой надписью), складчатые брюки мягкой ткани и сапоги. Примерный, твою мать, семьянин на отдыхе по десять штук за день. Единственное, что сбивало его идеальный имидж, это тиковая бита, качающаяся в руке. Он стоял и смотрел на меня, потом появилась девочка, потом он положил ладонь не ее светлые волосы и легко толкнул, похоже, это семейная игра, потом девчонка убежала, потом он поставил биту в стойку у камина и сел напротив, в кресло. Он сжал переносицу пальцами, как очень уставший от жизни человек. – Ведь деньги должны быть легкими? – он посмотрел на меня через комнату, полную вечернего света и уюта. Мелькание в соседней комнате и почти невесомая вспышка смеха. – Если я захочу увидеть Эйфелеву башню, обязательно сообщу, – я видела перед собой усталого, но сильного человека и хамила ему с удовольствием. – Скажи, якудза, это действительно было столь необходимо – пушки, отрава, эта гонка за два квартала… Японец поднял руку. – По поводу всего этого, - он подошел к бару, спиной ко мне, прозвенел бокалами и вернулся в кресло, сжимая высокий стакан с виски на два пальца. – Мы могли бы обойтись и без угрозы оружия, и без химии, но вы показали себя слишком импульсивной особой, а я не могу рисковать. Надеюсь только, что все пройдет гладко, и вы не будете мишенью химических реакций дольше, чем это необходимо. Я почувствовала, как пот заползает в ложбинку между лопаток. - Что вы имеете ввиду? По деревянной стене пробежала многоножка и спряталась за картиной – дешевая акварель с видом на местную гору. – Токсины, – японец глотнул мерцающего из бокала и посмотрел на меня. Без очков и обольстительной услужливости ему можно было дать лет пятьдесят. Правый висок пересекали шрамы, но сшито все было качественно. – Мне пришлось прибегнуть к этому. В коньяке были токсины, теперь они в вашей кровеносной системе. Если не ввести реагент, вы умрете. Если ввести не совпадающий реагент – вы умрете. Стакан виски, – он поднял бокал жестом докладчика на кафедре медицины, – убьет вас. Когда вы выполните работу, я введу вам необходимое вещество и переведу на ваш счет четверть миллиона, и вы будете вправе уйти или остаться. Если вы решите уйти или сбежать до выполнения работы – вы умрете, – он развел руки в стороны, как будто выражая сожаление. – Я предлагаю вам смириться с необходимостью настоящего и принять мои условия. Но сначала – ужин. Он поднялся с кресла и предложил мне последовать его примеру. Ну что же, в подобных ситуациях предписано получать удовольствие от всего, что потенциально несет угрозу при сопротивлении. Я пожала плечами и встала на ноги. Пол был теплым и деревянным. Стол был накрыт в соседнем зале. Как при кинематографическом переходе плана – ячеистая дверь светлой породистой древесины с матовым стеклом сползла за грань экрана вправо, одновременно проявился длинный стол, покрытый белой скатертью с пейзажной формой точечного расположения блюд, цвета от темного серебра до коричневых горшочков альпийской глины, залитых тестом и запеченных при двух сотнях по цельсию. Разворот камеры в легкую перспективу выхватывает поворот головы – седые стянутые волосы, вишневое кимоно и пересеченная морщинами кожа, расходящаяся вокруг пары глаз сужающейся формы с атавистической перепонкой у переносицы. Глаза следили за моим взглядом, передвигающимся по треку движения. Кроме старухи за столом сидела девчонка, которая упрыгала с кресла с моим пробуждением. Болтала ногами, схватив ложку. Японец поклонился старухе и сел во главу стола. Мне оставалось сесть на ближайший к двери стул и ждать. Судя по степени освещения за окнами, прошло уже несколько часов с момента моей отключки. Что он там говорил? Токсины? В моей крови? Бред. Хуже всего, что я не смогу напиться с целью проснуться, если, конечно, все эти шпионские истории не дешевый развод. – Тебя как зовут? – он легко перешел на «ты», хотя нас пока что ничего, кроме его настойчивости не сближало. Я сказала, как меня зовут. Назвала имя, как в участке. Японец удивленно посмотрел в мою сторону. – Здорово, можешь считать это знаком, ее зовут так же, – он кивнул в сторону девчонки. Девчонка кинула кусок мяса под стол, и я услышала сопение, царапающие шажки и чавканье, перемежающееся урчанием. – Вомбат, – японец перехватил мой удивленный взгляд. Старуха отвесила ребенку удар по затылку и продолжила едва заметное поглощение пищи. Австралийское существо догрызло кусок тушеного оленя и выползло из-под стола. Ну, вомбат как вомбат, всегда что-то случается впервые. На полке в книжном шкафу, на втором этаже, среди прочего бумажного библиоизобилия, том четвертый общей энциклопедии: «Phascolomyidae, сем. Млекопитающих отряда сумчатых. Дл. Тела ок. 95 см. По внешнему облику напоминают сурков; хвост очень короткий; конечности малы, когти хорошо развиты. Окраска буроватая или серая. Хорошо роют. Живут в глубоких норах, преим. В лесных местностях. Ведут ночной образ жизни. Питаются травянистой растительностью. Три вида: Тасманийский (Phascolomys ursinus), Австралийский (Phascolomys mitchelli) и Широколобый (Phascolomys latifrons). Промысловое значение невелико (используется мех).» Я прыснула в кулак и посмотрела на японца. «Хорошо роют».
- Как вы заставили его есть мясо? – И ты должна будешь выяснить, что именно он там оставил, - мы сидели в каминной комнате на втором этаже. Огонь легко и быстро уходил в тягу, отражался в стеклах в книжном шкафу. – У меня есть только примерные координаты, но я могу дать тебе зацепки по его памяти. Запомни, что надо о нем знать. Первое – это очень опасный человек, и я не удивлюсь, если он идет параллельно мне. Бывший спец, мы общались с ним на Карибах, после этого его убрали из отдела, он кому-то очень сильно насолил. Связан с пакистанцами, возможно, даже работает на них. Была какая то информация по поводу животной части каньонов, что то из последних разработок. Если понадобится, вытащим информацию, у меня есть там люди. Так что проверяй все варианты. Может представляться полицейским или государственным чиновником; специалист по микробиологии и восточным языкам. Что еще? Если он вычислит тебя, я не смогу тебе помочь. Работать можешь здесь, можешь уехать, но учти, что шутить с токсинами не стоит. Вроде все.

Я посмотрела на чернеющий проем окна и попросила заказать билет на утро. Что ж, возможно, это и к лучшему… «… и семнадцать ножевых ранений. После этого связь с лайнером прервалась. Машина рухнула в океан и все сдохли в медленной пучине. На борту, по первичным сведениям, находился каирский биоинженер, разыскиваемый службами как враг и синтезатор нелегального доступа…» – экран разбился на перепадающий статикой узор и погас в точку. Пальцами я нащупала край стола, тарелку с крекерами и пульт. Таймер показывал половину седьмого утра. Когда я наступала ногами в паркет, сны уходили из меня. За окном, за плотной альпийской шерстью синего цвета оползало время, земля проворачивалась и становилось светлее, чем час назад. Несколько шагов в сторону окна, в сторону дверей входа и по скользкой световой волне, падающей сквозь задернутое полотно перед стеклами, через движение воздуха скоростным спуском к барьеру рифа, где глубокое погружение падающей температуры выбрасывает цепь серебристых испуганных мальков из переплетающихся в кораллы водорослей, стекло маски натыкается на неловкую лапу кварцевой жизни, трещиной ползет давление и кислород смешивается с водой, инстинкт сохранения жизни толкает тело прочь от глубины, к поверхности, свет переливается в вихре соленой пульсирующей воды, нарастает отступающей водной толщей и почти выбрасывает в ослепительный, расходящийся преломлением солнечный круг. Легкие готовы наброситься на жадный воздух, кислородный жилет теряет вес и последнее сокращение мышечной ткани выбрасывает меня на поверхность. Гул приходит сзади, вдавливая острой гранью воду, лопасти выходят из мерного гудения и удар горячей крови сквозь лопастные рассеченные отверстия в теле. Катер береговой охраны входит в вираж, оставляя в пенящемся следе кровавый коктейль с солью и мое тело, разрубленное на куски. Это я вижу уже немного выше, просыпаясь от того, что в меня вплавлены глаза, темные на силуэте в проеме окна, серого утренним снегом.
Я подняла голову и увидела старуху, сидевшую с нами за столом. Осторожный ее силуэт качался в пространстве, отнюдь не претендуя на физическую плотность. Тем не менее, она не улетела призраком восприятия под закрытую раму, а прошлепала мягкими ногами дальше в сторону от дивана, вдавив в пульт телевизора палец правой руки. Экран погас в сужающуюся точку. Похоже, я уснула с работающей «сонькой» на векторе моего зрения. Шпиону и агенту – «двойка» по шкале побега… *** На исходе нескончаемого зеленого солнца, когда тени поднялись от земли и перетекающими мягкими плоскостями закрыли однообразный пейзаж, охладевающий заморозками, какие приходят только на влажную землю в двух бросках от моря, туда, где были виноградники, и дым от сгорающих сухих лоз в последний вечер вворачивался в синее до черноты небо под низкий гул, уходящий от горизонта, и возвращающийся неуловимыми волнами пикирующего грохота, пронырнула ракетная установка, замыкающая караван. На полностью пустом пейзаже, вычерченном условной скоростью взгляда оператора радарной вышки, по визуальному восприятию в трех-четырех километрах к западу. С характерным шорохом прокручивающихся по мерзлому грунту гусениц. С запахом, отстающим от каравана по времени и пространству – смесь машинного тепла и верблюжьей шерсти, с цепью блуждающих во взгляде сумрачных мужчин с автоматическим оружием на смуглых шеях, глубоко входящих в косматые спутанные бороды и в витки материи, охраняющей от зноя и холода когда ночь… Стены лабиринта давно кончились, теперь только шлаковые дробления указывали бывший периметр со встроенными загадками некогда потайных стен – разрушающихся в битый камень и крошку цементной сцепки. Вообще то я порядком залип в этом однообразии движения и движения – три сотни лет от первого моего светового дня, характерный каньонный страх и полное отсутствие вопросов – только зелень по нижней полосе неба, да вот еще несколько минут назад бронетехника с едва различимыми фигурами на корпусе. Откуда? Это оказался вопрос, первый со времени входа в лабиринт, в каньон, но с какой стороны? Это уже вопрос, следующий за первым. С какой стороны солнце? Спрашивал я, отливаясь бликом на стираемой временем и пылью броне крейсера в сжигающих лучах Ориона, на какой стороне творится победа, если жизнь – только периодическое наслоение распада? «Где смех верблюда?» - улыбаясь и перебрасывая АКМ на правое плечо, смеялся погонщик. Странно, но когда вопросов нет, я чувствую себя проще, как если бы я не чувствовал движения времени, час за часом разрушающего… – в этот момент я наткнулся на ствол искусственной секвойи, украшенный коричневыми бриллиантовыми жуками и чучелом медведя, ну, с общеизвестной гуманистической эмблемы, с белой окантовкой глаз. Отрывая ботинок от мокрой, подмерзающей в хрустящий слой земли и роняя капли грязи в кафельное покрытие, я услышал, как по системе внутреннего оповещения был подан голос на регистрацию до Праги, дрогнула пластиковая дверь с блестящим плакатом, на котором черно-белый панда полз вверх по стволу, в сторону синего неба со скользящими турбинами и я оказался в зале вылета, посреди дня, в узле небесных катастроф и перепадающих по табло рейсов.
*** - Посмотри перед собой, посмотри и узнай его, посмотри еще раз, пригни собаку, сам пригнись, твою мать! – голос в трубке завибрировал, и напарник оттолкнулся от крышки стола стянутыми пальцами, проходя вдоль оконной рамы. Старик не шутил, напарник чувствовал его напряжение и гнев, исходящий из радиотелефона. – Мы должны его найти, и не спрашивай меня, почему! Просто уясни – это враг. И просто найди его! Напарник положил трубку и посмотрел на угол стекла, распадающийся на хвост взлетающего лайнера и на отражение двери, открывающейся внутрь. Действительно, подстава что надо. Этот тип проявился здесь, сейчас и с направленным действием. Кто-то, а несомненно, есть этот «кто-то», надоумил этого торчка на единственно правильный ход, который сметет все прежние, довольно болезненные операции и усилия. Напарник потер виски и посмотрел на нескольких охранников, столпившихся у его стола. - Итак. Это белый, примерно двадцати – двадцати пяти лет. Европейского вида. Может быть одет во что угодно, но вряд ли в костюм или во что-то строгое. Он сядет на один из рейсов, на Прагу. Может быть вооружен. Задерживайте всякого подозрительного. Все. Действуйте. Охранники оживились и выползли из кабинета в основное здание аэропорта, отдавая распоряжения своим подчиненным, рассаживаясь у мониторов слежения, поправляя фуражки и табельное оружие. Им нравилось чувствовать себя активными творцами реальности. Он говорил. «Ну, чего там, ты сам должен понимать. Дело близится к развязке, не мы – так они». Старик потер пальцы и высыпал на стойку некоторое количество пепла. «Наше преимущество только в том, что этот малый не знает, насколько избран он, черт бы его побрал, судьбой. Но девчонка опасна. Она из этих, глубоких серферов». Старик провел пальцем по струе пепла, по дороге серого вещества. Сказал. «На губах ее кристаллические буквицы тайных знаний, телом она в зимних следах на стекле». Он молчал теперь. Напарник упал перед ним на колени и увидел медленный поворот запястья, дробящегося под твердым каучуковым поворотом каблука. Боль он почувствовал позже, легкой алмазной молью. В свете передних фонарей на дороге, ведущей из аэропорта к озерам, затерянным в скалах. В тумане.

*** Старик был похож на медведя, буйного из-за прерывания зимней спячки. Обычно теневой, он вынужден был появиться на доске действия по милости этого идиота, который за две недели не сумел отследить и поймать не серфера даже, а так, обычного каньонного торчка, волею судьбы нарвавшегося на то, ради чего в принципе и была открыта синасеть. Старик – пожилой венгр, проводящий обычно дни на небольшой пасеке за окуриванием насекомых да за сливовицей по вечерам, ветеран и мозг, должен был теперь срываться в черт знает какое государство и внушать этому «напарнику» основы безопасности операции и уважение к старшим, ломать ему пальцы от четырех фаланг прекрасными сапогами выделанной кожи и унижать его урезанным гонораром.

Он вырос в европе посткоммунистической вакханалии, когда нефть менялась на опий и биосилу в промышленных масштабах, территории бывших восточноблоковых государств разыгрывались в ночных перелетах, а психотропы перевели в злополучный список «А», запрещающий и карающий. Вообще-то он не всегда был Стариком, у него было имя, переходный возраст, первое преступление и первая жизнь, подчиненная его живому вкусу. Как и положено, он не особо страдал после смерти родителей под очередным обстрелом. Он воспринял это скорее освобождением и с легкостью покинул разбитый квартал на «мерсовском» грузовике гуманитарной помощи с несколькими такими же подрастающими движками. Затем были веселые времена разбойников и приключений, опасные перебежки из лагеря в лагерь, умирающие под стволами жертвенные тела и первые порошки. Первая дорога серого досталась ему от длинноногой хорватки, которую они нашли в полуразрушенной пятиэтажке, в одной из уцелевших квартир. Она сидела на полу и пялилась в телевизор, на канал евроновостей. Кошки мерцали возле ее живота и бедер. Она увидела мягко вошедших слишком поздно, когда вздутый паркет прогнулся под сапогами. «Какого…», - попыталась сказать она и упала под ударом в висок. Они разворошили квартиру, постреляли не успевших убежать кошек, набрали какую-то мелочь и собрались повесить телку, как обычно происходило, пока небо темнеет а машины взрываются внизу, на улицах. Но его что-то остановило, он схватил ее за тонкие кости руки и оттащил в соседнюю комнату, пробитую проходящим потоком воздуха гари и поздней осени сквозь расколотые стекла. Остальные свободные, уже привыкшие к выходкам своего лидера, уселись перед старым черно-белым ящиком и пустили в круг зеленое стекло вискаря. Он вышел через час времени, сверкающий глазами и с рукой, сжимающей тонкую цепь, уходящую в кулак. В кулаке, в пальцах - гладкий цилиндр серебра с откидывающейся крышкой и серым порошком внутри. За прошедшие с тех времен годы и многочисленные с его участием войны Старик, познавший не одну разработку психотропов, не изменил в критерии глубокого погружения этому пепельному продукту несложного, в принципе, синтеза. Хорватку он пристрелил – свинец вошел в ее грудь одновременно со спермой, впивающейся в ее лоно. Откинув ослабляющееся тело, он заметил на ее шее тонкую цепь с продолговатым контейнером на конце, стандартный коксовый контейнер. Отлично, кокос – то, что надо после расслабления и все такое. Тусклый свет кварцевой лампы под потолком осветил дорогу, сделанную на плоском треугольнике стекла, закрытые глаза, ноздри с задержанным дыханием и обжигающий носоглотку восходящий поток. То, что это не кокаин, стало понятно в течении нескольких секунд, когда вихрь мягкого и плотного проникновения ушел внутрь головы, забирая в себя, на свой поток, все мысли и страхи, память, как наслоение, и желания, как простреленные кристаллические грани. Он провалялся в плотном галлюцинозе стандартные пятнадцать минут и вышел из комнаты тем, кем стал. А через несколько лет беспредел начал утихать, анархия и войны сменялись более или менее стабильной структурой социального порядка и легкие деньги стали неактуальны. Старик, тогда его уже все чаще называли именно так, обратил внимание на новые технологические разработки, как в области веществ, так и в области коммуникаций. Круг общения расширялся, хорошие разнообразные психотропы, да и просто синтетические опиаты становились все востребованнее, и постепенно произошло слияние некоторых фармафирм и лабораторий кварцевых технологий, контролируемых Стариком. Пользователи требовали все более реального погружения и все более глубокого реализма.

Теперь он сидел сурком, глядя в синее окно и запустив руку в пластиковую сетку, набитую стеклянными шариками. Это приносило расслабление ему. Нефтяные поля в его глазах сменялись пустынным берегом отступившей воды, и он снова и снова снимал свою шляпу и призывал бармена. Сухими тонкими пальцами. Пил абсинт с огнем, капающим с сахара и снова погружал руку в стекло круглых гранул. Пока он не готов рассказать тебе всю эту историю, поскольку перепад сил неизвестен и, возможно, напарник сумеет остановить так называемого главного героя. Ну, возможно я смогу немного прояснить. Что происходит. В этом странном пространстве. Не думаю, что Старик будет доволен этим, однако как созидающий вербально право имею.

*** После слияния некоторых корпораций железа и порошка стало возможным приступить к разработке альтернативной сети коммуникаций – синапсической сети. Это уже был чистый мозг, не считая раздражителей из тончайших слоев проводящего кварца, необходимых в качестве раздражителя загрузки пользователя в себя самого. Все было прекрасно, рынок переходил автоматически во владение, безраздельное и полное, к хозяевам, как бы это сказать, нового порядка абсолютного софта. Появление, точнее, открытие каньонов тоже напрямую было связано с деятельностью Старика, однако имело бы абсолютно другое будущее, не примени бы он и туда свой многосторонний захватнический спрут чутья. Первое упоминание о существовании альтернативной коммуникативной сети легло к нему на стол мягким и сухим апрельским утром, пролетев сквозь переплетения труб пневмопочты. Старик имел весьма тонкий саркастический вкус, и все локальные обмены почтой в его здании осуществлялись по пневмопроводу. Техника, установившего и запустившего этот шедевр временных технологий, Старик нашел в одном из своих бесчисленных притонов, на побережье грязного морского дна. Тот разорялся у бильярдного стола, видимо, под плотной дозой коктейля спид плюс псайхо, на тему засилия демонического цифрового порядка во все области нашей жизни, размахивая коротким кием и изредка попадая по шарам. Выглядел этот деятель крайне печально, и по возрасту, и по внешним стилевым параметрам, и по психическому состоянию, и балансировал на гране допустимого для клуба поведения. Секьюрити уже прижали к нему свои флюрные глаза и ждали только формального перехода его бреда через установленные границы, что бы вышвырнуть его в серое холодное утро, двинув по дороге к выходу пару раз по почкам, которые все равно откажут через три года в пробке посреди курортного города, полного красавиц в тонких платьях, солнца и сияющих наравне с морем витрин, так, для профилактики. Но Старик, помимо прочих талантов знать людей и видеть их, видел также еще несказанное человеком, по фразам, исходящим из его глубин, Старик мог предвидеть фразы, острием айсберга которых были те, первые и не особо важные слова. Поэтому он и предложил порицателю прогресса кабинет на верхнем, закрытом для посетителей уровне, абсолютно бесплатный коктейль, вызывающий, как заклинатель горную кобру из плетеной корзины, эйфорические состояния из глубин усталого мозга, приглушил свет до легкого неонового свечения и через три дня назначил отставного техника исполнителем пневматического проекта. Работы заняли без малого месяц и принесли технику дикое количество денег и свободы. Как мы уже знаем, умер он счастливым.
Итак, из трубы пневмопочты на стол Старика вылетела капсула с ежеутренним докладом, и этот момент можно считать точкой отсчета каньонных приключений. В докладе содержались сообщения некоего сотрудника отдела анализа мозговой деятельности, утверждающего, что он открыл существование общей сети, объединяющей сознание, точнее память, всех биологических разумных существ на планетарном уровне. Что действует эта система по принципу коллективного бессознательного локального пространства и в идеале позволяет коммутировать любое количество пользователей.
Старик запал, как кошка на птенца в кроне, и перенес нехилое количество биовыживательного безналичного на этот проект, что не замедлило принести результаты. На первых этапах необходимо было вмешательство в мозг для разблокировки некоторых частей, отвечающих, собственно, за вход в синасеть. Но в перспективе светило обходиться без оперативного вмешательства с имплантацией кварцевого подавителя в задние доли в пользу электроимпульсного раздражителя. Хотя «операцией» назвать имплантирование нанокристалла было сложно – небольшой вакуумный пистолет, типа таких, которыми делают подкожные инъекции, за доли секунды вводил в микронную область вашего мозга вещество, нарастающее в необходимую решетку прямо внутри в течении нескольких секунд. Отсутствие боли гарантировано. После этого легкое напряжение сознание в определенном направлении выводило вас в транс, за время которого оператор моделировал по вашему предварительному проекту консольное пространство, необходимые линки и все такое. И теперь в любое время в любом месте вы могли войти в личную консоль и производить обмен данными. Само собой, отсутствие софта и вообще дорогих необходимых принадлежностей выводили новоявленную человечеству сеть гораздо дальше привычных компьютерных сетей, уничтожая коммерческий успех последних в корне. Но не только это владело Стариком – гонка финансовых гигантов, как бы странно это не звучало, не стояла в активе Старика и его индустрии. Гораздо более весомые и далеко идущие темы привлекали его к разработкам в этой области… Черт подери, с этими фактическими раскладами, с передачей голых фактов можно легко сломать язык. Ну ладно, на чем остановились? Старик понял, что синасеть может поглотить все PC-разработки и дать ему неограниченное господство над финансовой структурой информационного мира. Качающиеся бритвы проходили по шерсти. Иногда – против… *** С высоты взгляда бинокулярное преломление падало в стекло, отражающее мартовский солнечный день, перерыв рабочего дня, когда клавиши в клавиатуре теряют последовательность и приходит пауза. В закаленное стекло для автомобилей пассажирской перевозки, с предохраняющим слоем инсайд. Триплекс. Венгерской закалки. Пролетая через секундное замыкание излучения в смесь пассажирского населения. Короче, в автобус направленным стволом призмы! Как говорил один мой друг, залезть бы на башню, да пострелять их всех – - стая, прайд. Нам нужна самка. Смотри, вот она. Рядом с секвойей. Обойди вокруг джипа и присядь в высокую траву, подними ружье на берцовую кость, вложи с оперением шприц, полный снадобья сна, отведи рычаг и, ты не представляешь - - промелькнувшая полосками зебра в тени. Два прыжка внутрь и бросок. Мягкие когти в шерсть жертвы, укол, как жесткая трава, и мягкое опадание… жертва… мягко… глотать… - - «…это оказалась самая смешная часть моего сафари, милая мама. Самка льва упала под шприц с захваченной моделью зебры полоски вдоль и поперек и оставалась лежать пока мы не подъехали к ней на джипе…» - - к чертовой матери. Набрать у торговцев психотропной жидкости, что мажут на кончание игл, да и пострелять толпу в час пик с башни в центре города. Галлюцинирующее мясо. А львица вскочила когтистым залпом, ударила погонщика в лицо и слилась по переходу в сторону южной ветки. Турникеты просто щелкнули за ее хвостом… *** Напарник нервно вывернул руль и вдруг слетел в серую, переливающуюся голубым влажным отблеском пустоту скального рисунка… За те несколько секунд и еще немного после. От удара в камень шейные позвонки разошлись, но нить спинного мозга осталась целой, что позволило напарнику, скорее на автомате, чем сознательно, выползти сквозь расколотое лобовое стекло и свалиться на гранитный щебень. Чайки орали над портовой свалкой, море было серое и грязное, пеной наползая на буи и волнорезы. Напарник откинулся на колесо и подумал, что неплохо бы покурить. Раздавленная Стариком кисть, разбитая голова, пара ребер… Ничего – думал напарник – прорвемся и еще поиграем и посмотрим, старая химическая лошадь, кто сорвет каньоны… Напарник движениями оглушенного в череп битой ночного прохожего выудил из пиджака смятую пачку «Лаки» и зиппо, с серебряной инкрустацией в виде орхидеи – подарок Старика. Закурил и рассмеялся, глупо и некомпактно под низким в звездах небе. Смятые грудиной легкие не тянули на полную, но ничего, подправимся – думал напарник. Посмотрел на горящую зиппу и швырнул ее к чертовой матери. Подарочек! «Засунь его себе в свой геморрой!!! Старая свинья!!!», но это больше было похоже на сорванный трос, чем на проклятие. Между тем, так получилось, что машина при ударе не взорвалась, но жесть, защищающая хранилище топлива, все же оказалась пробитой. Бензин вытекал искрящимся без света ручьем и пролезал в гранитную россыпь, удивленный множеством знакомых с детства компонентов. Узнал он и медь, упавшую сверху. Обнюхал вплавленное серебро и лизнул горящий фитиль. *** Когда он встретил ее, глаза ее были подобны тоннелю, охваченному пожаром. Лапа с когтями и кожа на прекрасном лице превзошли боевые действия, и Старик провел два месяца у ее постели. Ветер рвал окна в него. Девчонка, часть мира и вселенной, оказалась жертвой его псайхотропной атаки на одну из веток метро. За два года после каньонов. Он нашел ее записи европейского туристического отдыха. Когда она, дитя малое, вошла в клетку тигра в зоопарке. Сказала «лев» и получила четыре параллельные срезные черты с кровью в расходящейся коже по скуле от стареющей самки песочного цвета и с остатками саванны в голове. Старик полюбил эту девочку еще при первой встрече, в национальной опере Будапешта, лет пять назад. Она была весела, как эльф, и белые крылья платья распадались по бархату ложи. Ее родители, достаточная учтивость для внимания и потребления, несколько барж нефти, фонд республиканской памяти и потенциальное конгресс-место, полыхали беседами и приветствиями на бездонной золотой вышивке занавеса великолепного Верди. Старик возлежал в соседней ложе, заглатывая устричный коктейль и лаская трость сухими пальцами, когда она попала в его зрение. Он наслаждался и предвкушал переливающееся звуковое естество, созданное впечатлительным сыном итальянского трактирщика, овеянный полностью растворимой в ketamine смесью некоторых модификаций скоростной кристаллической среды, тонкий стеклянный шприц и гобой третьего ряда – один выпускает концентрированное восприятие, другой частоту звучания, поглощаемую этим восприятием. Достаточно оказалось одной картинки улыбнувшейся ему серебряными брэкетами двенадцатилетней нимфы, чтобы решить судьбу и потенциального конгрессмена и жены его, мягкой суки. Их передавили в подземном гараже эвакуатором желтого цвета, как котят. К примеру, тетке стрела подъемника вошла под строгое пятитысячное платье во влагалищную выбритую впадину, и выбило позвоночный столб с кровью на теневую сторону, на глянцевую дверь так и не открывшегося рено. Говорили, что эта девчонка напомнила ему первую любовь из войной объятой европы, хорватку с кошками в пустом доме. А родителей ее он лишил существования по причине своего самодостаточного от производителей существования. Возможно и так, но с той премьеры «Травиаты» в коллекции Старика появился новый кристалл. И она вполне ясно дала понять, что смерть родителей не особо занимает ее, а занимают ее порножурналы, кожа и звери в зоопарке. Она жила в огромной комнате над его этажом и валялась на кровати, листая бесконечные в глянце тела, потягивая колу и томатный сок. К кокаину ее приучил водитель, с которым Старик отправлял ее в zoo каждую неделю, что, впрочем, нисколько не отразилось на ее поведении. Через год Старик и сам вошел в каюту яхты, пересекающей среднее море, взял ее за руку и вывел на палубу, в ночь пересечения экватора. Звезды свисали пульсирующими каплями прямо в воду и планктон расцветал под брюхом дельфина. Он усадил ее в полосатый и такой веселый днем шезлонг, и тонкая змея лизнула ее загорелое плечо. Стандартный коктейль, уносящий в миры структур и глубин. Полтора миллиграмма на пятьдесят сорок с четвертью килограмм длинноногого тела. Старик оставил ее на палубе, в плескающейся жидкими звездами тропической темноте. Испуганный морской енот пробрался сквозь спящих рыб и уставился на проплывающую над ним яхту.

*** Пыльные кольца дыма уходили в блестящий корпус тяги под потолком, всплесками и приливами к работающему в реле-режиме вентилятору на башне. На пять метров от стены мусоросборник громыхал контейнером и испуганная собака, вырываясь из сна, проползала под оградой – три сотни стальных прутьев, отделяющих метрополитеновскую пещеру от остального мира. Воздух провернулся по лопастям, чуть тронутым коррозией, и влился обратно в вентиляционный короб. Из-за этого сбоя, воздушной синкопы, свойства видимости в баре были крайне неустойчивы, можно сказать, что лицо потенциального собеседника за автоматом с быстрыми шарами легко перекачивалось движением дыма в сторону стойки в абсолютно невообразимых формах. Мне, собственно, было насрать как на игральный автомат, так и на этого жирного ирланоподобного импа, дергающего машину за ручки. Я просто стояла рядом и тянула свое пиво. Он расценил это, как и подобает самцу, за заигрывание, и теперь старался вовсю, просаживая жетон за жетоном, но стальной шарик все не пролетал хитрую сеть изгибов в заветную площадку бонуса.
Три часа перелета я провела в статическом сне, сжимая гранитного утконоса – единственный артефакт, оставшийся у меня после всех этих горно-японских приключений.
Он стоял на стеклянном столе в комнате девочки, видимо, дочери японца, хотя черт их разберет, я не удивлюсь, если это окажется его наложница. В темноте, сменяющейся утром, когда соловьи с ретушированных фотографий императора падают в сад, а проворная обезьяна зацикливает очередной день, я припала к кувшину с томатным соком. Слишком мало соли – и я вступила в передвижение в сторону кухни или столовой.
На два шага в серое пятно окна кошка бросилась тенью. Или не кошка, а бурундук, когда тонкие стеклянные панели детской комнаты с гравировкой – бамбуковый лес и маленькая птица на одной стороне и бамбуковый лес с рябью по стылому озеру на другой – впились синими сколами в отражение низкого неба. Меня удивило то, что створки детской были приоткрыты на ширину проскользнувшего в ночь ребенка, ночник синего света прокручивался проволочными арлекинами, отбрасывая по касательной голубое и белое. Я отшвырнула меховое животное, урчащее у моих ног и, подняв и опустив под толстым халатом плечи, вошла в комнату маленькой японки. Там пустота и остывающее на кровати складками легкого в жажде сна, где читается каждый изгиб тела, тонкие лопатки в пустоте позвоночника, сжатые в коленях ноги, кратер головы на подушке – и все эти следы, как от крыльев на снегу, как в анимации скоростного тела – следы тела маленькой девочки, ворочавшейся с боку на бок несколько десятков минут назад. Но теперь опустевшее постельное белье с пухом полярных уток и снами, легкими, как оберточная бумага и зыбкими пустотой цвета. Интуитивно я подошла к окну, затянутому тяжелыми полотнами синего цвета, выводящему взгляд на обратный двор, к подножию горного наслоения и стоянке. Сквозь стекло, приправленное сеткой сигнализации, я увидела снег, камни, тени и маленькую японскую гравюру с демоном, предающимся ночному любованию морем на последнем излете ночи, когда соль отступает от рыбаков, уснувших в лодках и морские собаки… Девчонка стояла посреди залитой снегом стоянки, справа от толстого джипа, в майке, обтягивающей худое, остро рельефное тело и в синтетических блестящих сапогах, укрывающих грань лодыжек и округлость икр. Казалось, свет концентрируется вокруг ее тела. Между гранью белой майки и черного латекса спина плавно переходила в два полушария кожи, расступающиеся ниже в формирующиеся мышечные системы передвижения. Волосы чернеющим хвостом падали в спину. Видимо, она спала, я не могла повернуть ее к себе, испытывая непреодолимое желание сделать это. Она стояла спиной к дому, и ее тонкое тело дрожало в потоках охлажденного атмосферного состояния. Руки висели к замершему белому асфальту. Через несколько секунд по голым ягодицам и бедрам пробежал искрящийся свет, отраженный от лампы на стене. Она присела на корточки и в снежном слое под ее животом расползлась темная проталина расплавленного мочой снега.
Я задернула штору и, мягко говоря, зависла. Нормально это? Полуголый ребенок мочится посреди автостоянки в разгар уходящей ночи. Бред какой то. Хотя красиво. И вообще, плевать мне на этих самураев с их догонами и привычками. Я потерла нос тыльной стороной ладони и вышла из комнаты, прихватив маленького гранитного утконоса, стоящего на стеклянном столике возле светильника.
А этот лепроид все вставлял пластиковые жетоны в щель автомата.

Я выпустила дым и посмотрела на глянцевое лицо президента Лаоса, улыбающееся с обложки прошлогоднего номера «People», оторванной и заботливо засунутой под толстый пластик, покрывающий стойку. Солнце не бликует и волны не накатываются на мои ноги, но все же есть стимул продолжать движение взгляда по исцарапанному пластмассовому стеклу до пивного крана, проследить руку с длинными пальцами с острыми полосками хитина, покрытыми китайским «хамелеоном», несколько капель кварцевого полироля, оставшегося с утренней уборки, через корзинку с солеными крекерами за кассу и монитор с глупыми апельсиновыми тетками, оскользив упругую грудь уставшей барменши – третий курс, факультет прикладной анатомии – и задев углом взгляда под поднятой рукой проступивший в майку пот полукольцом, упереться в кирпичную стену за рядами бутылок. Японец зарядил меня нормальным количеством денег. Дал время прийти в норму после аварии. Поставил двух человек для исключения возможного покушения на мою жизнь – черепаховый свитер под твидовым пиджаком одного из них бликовал в трех метрах от меня, за автоматом с дисками, второй сидит в машине.
Я еще раз посмотрела на очередного президента маленькой страны глазами, полными жирового пластика с увеличением и сползла под стойку. Когда вроде бы скучающий мой охранник отсканировал нештатную ситуацию и, отбросив блестящих бумажных теток порхнувшей насекомой боевой единицей в сторону, рванул прыжком через кресла и парочку чернокожих, я поджала ноги к животу и разогнула пружинный удар в его квадратный живот. Громила согнулся и воткнул стриженой головой в ламинированную стенку. Пускай полежит в полутьме. Я уселась обратно на табурет и заказала у равнодушной девчонки «обезьяну» - лучшее средство для сбора расходящегося сознания с моментально улетучивающимся слоем эфира, поэтому подают «обезьяну» в герметично затянутом пластиком толстом бокале темного стекла. Действует как стандартный эфир, не дольше пяти минут, но то сочетание алкоголя, поступающее непосредственно после вдыхания эфира, позволяет ощутить цветовую передачу всех уровней действия. Я достала из кармана кусок каменной породы, обычно идущей на надгробия и облицовку русских памятных мест, и поставила утконоса на стойку, перед глазами… Лет пятнадцать назад, на продуваемой восточными мокрыми ветрами кухне в новом районе отстраиваемого после бомбежек Бухареста моя отмирающая бабушка, политический активист компартии и жертва нескольких сменившихся со скоростью прокрутки властей рассказывала о своих романах с легендарным русским поэтом грузинских корней, пока я сидела, болтая ногами, за огромным столом и пыталась оторвать зайцу голову. Протирая тарелки и ножи, бабка расползалась в воспоминаниях до начала прошлого века, утопая в только ей понятном виртуальном омуте отслаиваемой информации, выходя иногда в относительно осмысленные треки цитат поэтических структур. В глубинах площади посреди тогдашней столицы союза ее мозги хорошенько промыли новейшими на тот отсталый момент разработками психотропов, направленных на подавление функций психического сопротивления, что и произошло, но не совсем так, как планировал толстоватый в роговых очках врач, польский еврей второй волны, умерший в полевом госпитале во время мировой войны от проникающей газовой гангрены в полном отсутствии анестезии. Последнее, что вспыхнуло в его распадающемся сознании, были ноги учительницы естественных наук со спущенными телесного цвета чулками и незаживающей язвой под повязкой, которая так веселила весь его четвертый класс, а теперь, в учительском туалете испугавшая своей природой до плотного ощущения сладкого удара под дых. Очень хорошо, что плохие герои подыхают медленно – сказала тогда моя бабушка. А вообще-то я ничего не знаю о том поэте, разве только что памятник ему стоит где-то недалеко от той площади, где подрезали мозги одному из моих поколений.
«Ну и причем здесь Маяковский?» - барменша удивленно смотрела на меня, облокотив голову на мокрые ладони, и я поняла, что все это произносила вполне громко, вслух, то есть. Значит, вот как его звали. - Да так, воспоминания, не обращай внимания, – я натужено улыбнулась и попыталась слезть с табурета, однако красавица за стойкой протянула руку и сжала мое запястье. - Не спеши и не парься. Это просто «обезьяна». Мне кажется, я знаю, что тебе надо. Подожди пять минут, я сейчас вернусь. И она вернулась. Пятьдесят килограмм живого простроенного белка, кальция и униформы. «Эй, детка!». После каньонов и этих сраных лабиринтов я пребывал в благодушии, как священник после extramarital affairs (сноска дается здесь же, розовые пунктурные фрески графического превосходства флэша над его второй версией – но, к сожалению восточноевропейский так и остался для меня уровнем восприятия, не больше). «Эй, малышка!», - я махнул билетами в сторону уходящей в сторону терминала порнозвезды, и что вы думаете, она остановилась, вернулась и зарегистрировала меня. Прекрасно, через пять часов я буду на нижней орбите Ориона, мягкий и выходящий из стазиса. Вообще, эти дальние перелеты довольно утомительны. Вот было прекрасно во времена, скажем, деда той самой порностар в синей униформе – максимум беспосадочный перелет вокруг планеты, не больше. А об орбитальных гостиницах, даже относящихся к Земле – только в фантастике. Хотя, судя по истории, был первый межпланетный, вернее, межорбитный турист. Японец. Лысый и старый. Богатый носорог с бассейном в детской пубертатной активности, куда он соскользнул почти до закупорки дыхательных путей водорослями – его родители поднялись на так называемом зеленом бизнесе – локальное выращивание водорослей, то есть низших растений, употребляемых в пищу. Хлорофилл и фотосинтез. Он соскользнул в бассейн, перечерченный синтетическими клетками улавливающих сетей в пять лет, как по учебнику, и водоросли, эти неимоверные escalopsicus, выведенные отцом и составившие основу благополучия семьи, мягко впились в ноздри и анальное отверстие толстоватого мальчика с характерным разрезом глаз. Его сшили, но по частям. А эти водоросли, тем не менее, оказались единственным «зеленым» гибридом в мире прямоходящих, имеющим нормальный триплет нуклеотидов – откройте любой справочник и отследите полое присутствие. Носорог после этого, почти через сорок лет, тормознул на орбите. И выложил за это удовольствие годовой оборот всей компании. Я же сунул в щель стандартные кредитки плюс взнос за креон и вот – космос передо мной. А между мной и носорогом – каких то семьдесят лет. Ну, это так, мысли вслух. А вообще это был стандартный порт, голубые люфтганзные панели, мягкий голос оцифрованной тетки и резиновые дорожки багажного отделения. Я глотнул колы в «скоростной еде» и вспомнил индуса, убившего свою собаку перед рейсом. Еще я вспомнил бармена, облитого жидким кислородом, и снял ствол с предохранителя. И выпил еще кофе на нижнем уровне. Можно долго рассказывать отдельно взятому рекламному плакату в зале ожидания вылета обо всех причинах и следствиях происходящего, опускаясь спиральной морской каракатицей на дно китайской «водки в бутылках» по одной второй литра с дебилом-кроликом из американского картуна прошлого века, плохо смазанным полиграфией прямо по стеклу. Превращаясь, собственно, то в кролика, то в девическое силиконовое подобие цифрового вывода с глупейшей банкой поливитаминов в руках и не менее оправданной надписью на английском и арабском «ваше тело – в ваших руках» красным с синим шрифтом. Вот отличная тема для псайхокомиксов – кролик и блондинка с плаката, начиная со стандартного хруста графическим каротином и в сторону полнейшего сдм-секса со срезанием кожи и забиванием моркови в отверстия. Тем не менее, когда мозги в плавке а до рейса полторы шестидесятиединичные обоймы минут, хочешь не хочешь, но соскользнешь к пассивному восприятию окружающих задниц, которые, надо отдать должное времени года и классу зала ожидания, могли бы удовлетворить и без тактильности, одной визуальной считкой. Но. На то она и реальность, что бы кусаться и обламывать – когда я, сидя в глубоком кресле из искусственной кожи между китайским хмурым военным и стандартной европейской вдовой, визуально облизывал стянутый синим латексом рельеф перепадания тридцать второго позвонка нежной, но наглой в походке двадцатилетней модели в перетекающие с амплитудой сантиметров десять, не меньше, ягодицы, взгляд мой соскользнул с ее поясницы и упал на плазменное табло, по которому вращался трехмерный морской… Потом он распался на пикселы и по панели пополз строчный текст на… Я считывал давно забытый, как казалось, навсегда, жаргон южных… «Кстати, если тебя это еще интересует. Маленький поросенок пошел погулять в лес. Но хитрый волк следил за ним. Бедный, бедный поросенок. Он подавился лесными орехами – так сказал его мамочке довольный волк».
Текст уплыл за левую грань, и омар собрался вновь, вращаясь каждой точкой. Я непроизвольно сжал веки и тряхнул головой, а когда открыл глаза, синяя фигура девчонки подходила к дверям туалетных комнат, а на том месте, где висел плазменный прямоугольник табло, сияла пустота, плавно переходящая в огромное, на всю стену, пуленепробиваемое окно.
Бармен сидел напротив, вращая в пальцах титановый стержень кислотного карандаша. Его очки отсвечивали каким то веселым, отстрельным, как выпадающая гильза, светом. Он почесал короткий ежик волос и пододвинул ко мне початую бутылку темного. - Извини, что вернул тебя, – неоновое сплетение рекламных трубок за его спиной моргало перепадами напряжения. – Но ты был на грани провала, так сказать. Они нашли тебя, и я успел в самый последний момент. Стиратель был в тридцати метрах южнее, уже где-то в районе стоянки рейсовых автобусов. Представляю, как он сейчас бесится, – бармен оскалил плохие зубы и проглотил некоторое количество пива. – Да, кстати, ты сбежал, не заплатив ни за пиво, ни за пользование сеткой, – он опять засмеялся. – Ладно, шучу. Все за счет заведения. Я огляделся в стороны. Ну да, тот же бар, те же пустые компьютеры и темнота за окном. Интересно, мне срезало мозги или действительно все так закручено? Кстати, нечто подобное я испытал, когда впервые увидел, как трансформируется пространство. Конечно, тогда все считали себя революционно восприимчивыми и признавали мистику и прочие нестандартные проявления реальности. Но по большей части на словах. Когда же в очередном трипе я увидел, как обычный набор молекул, наблюдаемый ежедневно, морфится в нечто, напоминающее морскую мину и несется в мою сторону, я немного поменял полярность текста и опыта. Черт побери, а девчонка в синем латексе вполне могла лететь со мной одним рейсом. Я расстроился и вытянул бутылку из кольца конденсата, стекшего на стойку. Спрашивать у бармена что либо, требовать разъяснения событий было бессмысленно – он уже умер один раз. По крайней мере, если сломать зубочистку, то канапе из нее выйдет не фонтан. А тело, охлажденное до гелеобразного состояния крови, столько не живет. Поэтому я заглотил пива и уставился на пятицветный диск дартса, сатурном зависший над дверью. Да, иногда они возвращаются, как сказал бы кролик из мультфильма, когда охотник опять и опять, в сто первый раз вставлял ружье в его нору. - Я понимаю, тебе не особо приятно выполнять чью то волю, но, залезая в каньоны, никогда не знаешь, на какой стороне окажешься, - бармен снова сверкнул линзами и подошел к кассе. Пробежал пальцами по клавишам и протянул мне через стойку прямоугольный кусок пластика. – Вот, здесь пять штук. Поедешь верхом, на лабиринт времени уже нет. Я проявил удивление – он отреагировал. - В смысле верхним путем. Возьмешь напрокат машину, а дальше по карте, - он бросил на стойку тонкий атлас водителя. – Мы запутали их, но это ненадолго. У тебя есть два дня. Сядешь на тот же рейс, все остальное – как и договорились раньше. Не парься, просто сейчас ты не помнишь того, что я говорил тебе неделю назад. В свое время все всплывет, – он втянул воздух правыми резцами и снял очки. Глаза у него были нормальными, на взгляд, по крайней мере. – Да, а девку в синем латексе я тебе гарантирую. Сам простраивал. Ну, типа как в том фильме - он быстро закрыл и открыл левый глаз – не помню. Ну и ладно. Короче ее место двадцать шестое, «б». Твое – сзади. Надо же добиваться чего-то самому. Все. Желаю успеха.

*** Солнце в плоскости синего и красного расслаивалось над полосой асфальта и пустынной далью, вобравшей в себя дорогу продольным серым скрабом и уходящей к горизонту. Обычная такая утренняя пустота относительной близости к океану, где ничего не предвещает живой плоти на сотни километров по вектору вперед и единственный монитор только в твоей машине, если, конечно, у тебя нормально кэша на точилу со встроенной навигацией. Я задрал голову. Где-то там мой Орион, или он остался впереди по времени? Да и черт с ним, похоже, я действительно залетел не совсем туда. Какие орбитальные гостиницы, какой межпланетный туризм? По крайней мере, лет пятьдесят у меня есть, что бы скопить налички, пока они разродятся адекватным расстоянию катализатором выброса энергии. По крайней мере, я знаю, что есть стороны, и я на одной из них. И то хорошо. Последние часы прошли в глубокой сонке, я между тем был уверен, что не засну. Еще этот же отель, из которого я провалился в каньонный лабиринт. Портье, кстати, был тот же – негр. Когда он открывал мою дверь в этот раз, я немного волновался. Но нет, ничего необычного. Тошиба со встроенной vhs-кой, окно, кровать, дверь в ванную – вот и все, что впало в мое зрение. Ну и отлично, хотя нервы были на пределе. Я рухнул на полистироловый матрац и заказал пшеничную по телефону. Хоть что-то в этой истории может порадовать. Повертел в руках кредитку бармена и подумал, что в службе сервиса гостиницы случился легкий переполох – не каждую неделю здесь заказывают бутылку русской пшеничной водки в номер. Наверняка, теперь в глазах обслуги я стал драгдиллером или наемным убийцей, поскольку ни на звезду шоу бизнеса ни на сенатора или священника я явно не тяну. Хотя, кто знает. Может, снова у меня прерывание, как в аэропорту, когда я оказался в каньонной пустыне и чуть не сделал от низко летящего на меня «мига». А через несколько секунд, как и тогда, я очнусь возле мусорного контейнера на летном поле. Но, тем не менее, утро наступило и вот я здесь, впереди дорога и черт знает что еще… Не знаю, возможно, дело действительно в грязном взломе моей головы. Это, кстати, довольно интересно. Послушай, пока я буду выгонять машину на шоссе… Вопрос. Когда впервые вы узнали о возможности подключения к синапсической сети? - Что? Вопрос. Когда впервые… Твою мать!.. Охрана!.. Нет!..

- Идиот.

*** …Ну да, я просто шлялся по району и все такое. От старинной площади до метро и обратно. Меня динамили второй раз в жизни, и вообще, платить деньги за наркоту не в моей конституции, однако, если ты в чужом районе, и вообще, в чужом городе – выделываться особо не стоит. Если хочешь свою обезьяну и у тебя в силу причин нет агентов в этом городе – ищи по запаху, как сказал бы один мой приятель, если бы не двинул кони задолго до этого. Это, конечно, отмазки. Я действительно дал деньги вперед и прождал три часа у городской ратуши, истекая потом и адреналином, алкоголь не вставлял, мой внутренний мир был полон ненависти, набо прогнулось свинцом, с залива потянуло тяжелым холодом и из носа потекло преддверие очень неприятного состояния. Мир – дерьмо. После этого меня трогает за край руки девчонка лет десяти плюс минус еще десять лет, и говорит: - Похоже, тебе совсем плохо. - Чего? А, ну да, слушай, пожалуйста, не трогай меня, тактильность в таком состоянии может легко выбить меня из себя и разочаровать тебя. - Ладно, ладно. Не кипятись. Слушай, я могу тебе помочь – (в этот момент ожидающее сознание вскидывается и обретает надежду) – не совсем так, как тебе хотелось бы, но гарантирую, не хуже. - Ты о чем? У тебя есть что-нибудь? Я возьму, прямо здесь. - Нет, не здесь. И еще. Я знаю того типа, который тебя кинул. Да, он не вернется. Но, если хочешь, я покажу, где его найти. - Подожди, ты-то сама что можешь мне предложить? - Ну, скажем, это не на один порядок выше того дерьма, которое ты держишь за божество в своей жизни. Синапсический стимулятор. Его еще называют «гальваникой». Новая штука, и, что самое приятное, тебе не понадобятся в дальнейшем никакие материальные затраты. Типа, первый взнос – и пользуйся сколько влезет. Да, и никто не заставляет тебя отказываться от тех штук, которые ты так любишь. Единственное, самому станет неинтересно, да и зависимость от всякой шняги исчезнет.

Мы подошли к собору .Она достала пачку «галуаз» и выпустила дым свободным потоком, медленно струящимся сквозь ноздри и уголки губ. Волосы белым перманентом падали по сторонам ветра, а кольцо из хирургической стали между бровей немного поднималось, когда она втягивала продукты горения в трахею. - И чего? Ты мне предлагаешь идеальный стафф, который будет переть меня всю жизнь и за это я плачу один раз и еще слезаю со всей остальной дряни? Слушай, мне херово, холодно и у меня остается очень мало времени… - Да ладно, не гони. Твоя последняя квартира на материке дала тебе сорок штук чистого, и ты можешь просидеть здесь до десятого пришествия, пока тебя будут опрокидывать все, кому не лень, или пока ты сам не срежешься. Кстати, а чего ты приперся именно в этот город? Не слишком-то разумно для самого удачного крэкера этого года. И засмеялась, расплескав несколько капель крови из охрипшего горла. Старая тема – очень многие попалили носоглотки в той передряге, устроенной новым правительством. «Живец» называлась. В смысле, охота на живца. В многочисленные точки и структуры продажи веществ засылались агенты, типа оптовые поставщики. И во все препараты, от марихуаны до новейшей синтетики, добавляли реагент. После этого человек, покуривший или вмазавшийся, в течении недели приобретал нехороший цвет лица, и при дальнейшем поступлении пойзона в кровь умирал смертью чахоточного – легкие вылетали с кашлем из горла и ноздрей рваными лоскутами. Зрение малоприятное. В свое время я успел обратить внимание на кроь, неожиданно утром, после очередной дороги истекающую с моей верхней губы, и стал более разборчив в уличном приобретении. Да и программу вскоре свернули, поскольку волна характерных смертей расползлась далеко за предполагаемые пределы запугивания. Так что эта девочка была из старых и активных, которые не сдохли, но остались потенциально в группе риска. Проще говоря, части их слизистой оболочки или легких, пораженные реагентом, не восстанавливались. Сплошная рана. С той истории прошло без малого пять лет. - Ого, я вижу, ты тоже неплохо себя чувствуешь. - Очень смешно. Короче, ты согласен или оставить тебя здесь на растерзание шакалам, если ты настолько туп, что не вернешься на материк, в центр? - Детка, если ты знаешь, сколько я недоплатил налоговикам, могла бы и знать, почему я не могу вернуться в материк. И, если тебе не трудно, объясни, откуда такая осведомленность. Я сунул руку в карман куртки и прижал дуло быстрой штуки к ее ребрам. Мы сидели на площади перед ратушей, на ступенях собора, как неформалы, которых здесь было достаточно, что бы смешать меня со своей толпой в случае приведения в действие курка моей старой доброй машинки. - Круто. Антиквариатом пользуешься. Странно, я думала, ты достаточно наворочен для того, чтобы использовать военку. Ну ладно. Я о тебе знаю достаточно, но не все. Если ты уберешь ствол и проявишь доверие – будешь знать не меньше, о ком захочешь. В общем, есть такая штука, ее один мой приятель подрезал, когда работал в армейской лабе. Типа электронной сети, только по мозгам, без всякого железа и всего такого. Подключаешься – и в твоем распоряжении мозги всех пользователей, а их до хера и больше. Надо опиатов – ради бога. Выбираешь любого и скачиваешь из его башки в свою эндорфины в нужном тебе количестве. Хочешь поэкспериментировать – ради бога. Смешивай сознания и отлетай. Что угодно. Простор и свобода. - А почему ты говоришь, если это все так волшебно, что только одна плата? В смысле за все сеансы вперед? Ну нет, больше сотни не получишь. - Пятьдесят. А один раз – потому, что я знаю тебя и в голове тех чуваков, которых ты на континенте кинул, покапалась. Считай, что это подгон. И убери, пожалуйста, пушку… Ну и я, естественно, согласился. В машине она объяснила мне, что потребуется небольшое хирургическое вмешательство, но мне было уже все равно, пот разъедал нечувствительную кожу, и голову сдавливало атмосферами кита. Когда мы вывернули с брусчаточной площади на городской трек, меня слегка отпустило, и я смог оценить окружение. Кстати, на ломках немного помогает выброс адреналина, а в моем состоянии достаточно малейшей встряски. За приборной панелью сидел грубого вида парень в выбитой под старую кожу резиновой косухе и перемалывал челюстями воздух, едва заметно меняя положения спортивного руля. Стандартная побочка стимуляторщиков, к концу срока, а среднестатистический «спиди» протягивает года четыре, оставшиеся зубы стачиваются раза в два.
- Похоже, у твоего приятеля недостаток кальция, – это надо же, я пытаюсь шутить. - Не пытайся его задеть, он рыба. Глухонемой в смысле. Я с искренним удивлением посмотрел на нее. Она безмятежно втягивала короткий «галуаз» и пялилась в темнеющий город, на искры рекламы и прыгающий срез новых районов. - Слушай, а это нормально, в смысле, как он… - Да расслабься, он ультра. «Ультрами» называли людей, которым утраченные органы восприятия заменяли ультразвуковые волны, что-то вроде дельфинов или беспилотных танков – но это была чисто военная технология. - Это тот парень, о котором я тебе говорила, который работал на армов, – она пояснила мой немой вопрос. Ну и ладно, мне, по большому счету, все равно. Если даже влетим во встречную полосу. В конце концов, спасатели обычно вкалывают синтетическую морфу всем пострадавшим. Но мы не влетели во встречную полосу, и через полчаса я сидел в кресле, а этот ультрадрайвер гремел чем-то хирургическим и стальным позади меня. Комнату отнюдь не заливал ослепительный кварцевый свет, я мог видеть только свою тень на стене напротив – горгулья со сложенными крыльями. Потом я почувствовал спрей анестетика на затылке и услышал легкий хруст иглы… Я не буду сейчас рассказывать, что испытываешь, впервые падая в каньоны, но действительно, это оказалось гораздо проще, чем можно было подумать. Оказавшись внутри, я, точнее, мой мозг, напрямую, без всякой моторики, как хищная рыба бросился на светящийся пульсирующий контур, и вдруг все стало до такой степени идеальным и своим, что я вылетел обратно. Сидя в кресле, я чувствовал, как по телу разливается эйфория, настолько чистая и сквозящая, что даже тот, идеально синтезированный для меня на заказ в лаборатории университета прозрачный глок-5 показался сейчас грязной подъездной йодистой смывкой. Да, это действительно было нечто неподдающееся описанию, и я чувствовал, что все секреты наркотической алхимии теперь открыты для меня, и еще я подумал, что стал одним из счастливейших людей, как эта телка и ее глухонемой приятель.
Мы расстались близкими друзьями, я накинул ей втрое того, что она просила, и даже принял предложение остаться у нее на ночь… Знал бы я, куда все это меня заведет. Хотя, вполне возможно, что она действительно… *** Она вернулась. Секунд сорок после, когда приматный коктейль осел алкоголем с эфирных высот. В руке бутылка, пластиковая - минеральная вода. Бросила блестящий барменский фартук под стойку и вышла. Отражалась в зеркале витрины, уставленной рядами вискаря и китайской водки. Теперь не ней была майка «найк» и тонкие черные блестящие штаны из латекса. Она пролезла под стойкой и взяла меня за руку. Ее ладонь была узкой, с длинными ногтями в синий с отливом лак, глаза с татуировкой по векам и хвост темных волос. - Сейчас только и разговоров, что о каньонах. Просто помешались все, – она потянула меня за собой. – Пойдем, познакомлю кое с кем. А здорово ты его, - она кивнула в сторону груды мяса в твидовом старомодном пиджаке, валяющуюся на полу возле стойки. – Служила, что ли? Приемчик-то отточенный, на улице такому не научишься. Ну ладно, не хочешь, не отвечай. Я просто выполняю свою работу. Вот отведу тебя, и все, к черту. Завалюсь на несколько суток в койку. Мы зашли за незаметную бамбуковую панель и оказались под железной лестницей, ввинченной куда то вверх. Она отпустила мою руку и подтолкнула под лопатку. - Давай, наверх. - Слушай, - меня начало понемногу отпускать. – Что за дерьмо ты мне подсунула вместо «обезьяны»? Я вообще-то довольно злая и могу сломать твою красивую шею. - Да ладно, успокойся. Ничего особенного. Я должна была проверить, действительно ли это ты. Знаешь, сколько я тебя в этой дыре жду? Думаешь, приятно с утра до вечера за стойкой отвисать? Между прочим, из за тебя я пропустила чемпионат, а у меня были шансы на третье место, и вполне неплохие. – Она остановилась и плюнула в шахту между ступеней. Перламутровый шарик слюны растянулся в воздухе и, ударившись о рифленое железо пола, разлетелся на точки. Мы оказались перед глухой железной дверью цвета мокрого красного песка. Барменша, или кто там она на самом деле, приложила большой палец к сканеру, который прогудел тихо, и магнитные замки с легким звоном отомкнулись. Волна жесткого звука, ударившая изнутри, чуть не сбросила меня с лестницы. - Немцы! – в самое ухо прокричала моя новая подруга, заталкивая меня внутрь. – Охеренное техно, просто отпад! Тебе понравится. Вообще-то это было не совсем техно, скорее дикая электро-смесь транса и живых гитарных рифов с плавающим ультразвуком. Запрещенная примочка, разрушает перепонки, как печенье, но многие готовы на это ради сносящих напрочь ощущений. Мы попали в довольно просторное помещение – типа клуба, в сполохах кварца вспыхивали расцвеченные флюрой лица пары сотен тел, вбивающих в прорезиненный пол ритм. Стандартное пространство электронного безумия середины века. Кабина диджея, пара клеток по бокам для стриптиза, плотный индийский воздух и сцена с двумя арийцами, затянутыми ниже пояса в металлик. Весь танцпол был пронизан трехмерной проекцией графики – кольца нуклеидных цепей, кадры полицейской хроники, фрактальные навороты… Мы протиснулись через толпу в относительно тихое место возле изгиба коридора. - Подожди здесь, я сейчас, – она пронырнула между пропирсингованной телкой с флюорисцентными линзами и невнятным черным в здоровых наушниках и залезла в кабинку диджея, который оторвался от вертушек и что-то прокричал ей в ухо. - Это мой брат, он здесь играет, – сообщила она вернувшись. – Сейчас она выйдет. - Кто? - Увидишь. Последний мой стриптиз я наблюдала еще на материке, на третьи сутки чудовищного дня рождения одного приятеля, довольно влиятельного технаря, но совершенно недееспособного в плане разума под любой степенью алкогольной интоксикации. Здоровый детина, как называли подобные формы раньше, с ровным кругом соломенных волос, кто-то говорил, что он прибалт, но по мне он больше тянул на канадского фермера, попавшего в большой город. Кукурузная водка охватывала его голову своим аграрным хвостом и втягивала волю и рассудок, оставляя инстинкты в смеси с повышенной сентиментальностью. Отвратительный коктейль. И в тот вечер он, сверкая испарением по всей коже, вбив в нос двухдюймовые дороги «глока» на каждую ноздрю и прожигая пространство чернейшими расширенными зрачками, скрывшими такую девственную пигментацию голубого цвета, потащил оставшихся в живых в ему одному известное место, где то в латинском квартале. В обычное время он под пытками не признал бы за собой право завсегдатая подобной дыры, но очищенный амфетамин с барбитурой делали свое дело отлично. Короче, он купил всем стриптиз. Довольно неплохая телка, только очень уставшая, настолько, что влагалище ее, скорее всего, было склеено концентрированным остывшим потом, а силикон в сиськах выпадал из ритма. Но, тем не менее, она исправно гнула тело до пределов мышечных тканей, наш именинник бесновался в восторге, потом, по сюжету выступления, телка, бросив шест, облизывала всем телом зеркальную стену, по которой мощным потоком вдруг стекал гель красного цвета, покрывая ее тело медузами и плацентной пленкой. Все было хорошо, прозрачный красный в тему ложился в восприятие, но тут канадец рухнул на сцену, с гулким металлическим звоном вдарив лбом в шест и подох в несколько секунд и в десяти галлонах рвотных масс, ползущих сквозь его ротовую полость. Импринт, или условный рефлекс – с тех пор стриптиз вызывает у меня неприятные ощущения. На этот раз все было более доступно, в смысле восприятия. Она сползла по шесту, откуда-то сверху в клубящийся дым, медленно заполнявший клетку. Волны звука быстро разогнали плотные складки сгоревшего пиротехнического порошка. В клетке повисла мокрая тропическая тишина. Не знаю, как они добиваются этого, но это схоже с синестезией – формой замещения восприятия, когда звук может считываться в башке, скажем, светом или тактильностью. Ты смотришь на танцпол и сцену и воспринимаешь звуковые вибрации и меги, все нормально. Когда ты смотришь на клетку с танцовщицей – все нормально. Ты воспринимаешь мегаватты и вибрирующий звук, зависший перетекающей массой в пространстве. Но в клетке – полная тишина. То есть зрение говорит тебе – эй, приятель, а в клетке то тихо… Хотя вокруг грохочет стальное и пластиковое. Это бывает в джунглях, городских или биологических, когда на седьмой день ты перестаешь воспринимать шум как звук. Она была в прозрачном до блеска силиконовом комбе – прозрачном до блеска, отстреливающего бликами, когда на тело падали споты вспышек – но при более ровном освещении силикон исчезал, оставалась кожа. Лобок, гладко эпилированный, впадины на спине и животе, почти полное отсутствие грудных желез, портак по прессу – смесь тавро и подкожной туши, мокрые в геле черные волосы и несколько полос на правой щеке, видимо, искусственные шрамы. На вид – лет четырнадцать. Двигалась она рывками, как кукла с перебитыми прутьями. Как кукла и плюшевый медведь из разбитого окна.

- Ты кто? - Я знаю о тебе больше, чем тебе кажется. Подожди, переоденусь, поедешь со мной, ко мне. - Это будет проблематично. - Охрана? Эта пара тупых мясных? Не переживай, с ними уже разобрались. – Стягивая прилипший пластик. - В смысле? - Они поспят немного, помнить будут всякий бред. - Твою мать! - Спокойно, – без пластика она вставляла на двести процентов, стекая потом и тушью с ресниц.
Шрамы на щеке оказались настоящие, только немного оттененные краской – она стояла под душем и, отвечая на вопрос или задавая его, высовывала голову из-под сотни струйчатых водяных нитей, тогда жидкое прозрачное состояние перепадало через ее слипшиеся острые волосы в тусклый пол ванной. - Почему я должна тебе верить? - Выбора нет. В тебе токсины. Я знаю, – натягивая на голое тело зеленый армейский свитер и джинсы. Босиком в неоформленном овале натекшей из душевой кабины воды. – А если, допустим, тебя на неделю запрут в шикарном номере самой понтовой гостиницы города с видом на канал – ты через какое-то время перестанешь насыщать атмосферу продуктами переработки - вдруг, но запланировано, – протянув рельеф лица сквозь горло свитера. - Ты мне, как я понимаю, угрожаешь? - Не трогай быка за яйца. Это мой дед так говорил, – отбив бросок моей ноги и вдавив колено в сонную артерию, так что я видела только край зеркала и дверь, открывшуюся без звука. Укол в правое плечо – понятно. Ну что, до скорого… Как там, в боевиках и детективах? «В себя я пришла в подвале неизвестного дома, рядом стоял полуразвалившийся ящик с углем, полная луна низко светила сквозь паутину в маленькое окно…» - На, глотни. Утро уже, – сквозным серым как сталинградский коктейль насилия и страха в грязной глине. На толстом пласте пуховой синтетики в большой комнате, синей утренним светом и запахом кофе на множестве стекла. Над городом встала радуга и упала в озон. Я взяла кофе в чашке с кроликом и вылезла к окну – радуги над серыми крышами не было. Стриптовая девочка сидела в кресле и мазала хитин на ногах. Оранжевый с черным, как кошка или зебра. Полоска черного, полоска оранжевого. - Не слишком вызывающе, в твоем возрасте? – я глотнула горячий кофейный вкус и присела рядом в тростниковый стул. – И не слишком ли часто меня пичкают всякой дрянью? Я просто впадаю в растерянность. - Да нет, бывает и хуже.
Кофе, тостер, салями на тонких ломтях соевого хлеба и квадратное голубое окно верхнего яруса, перечерченное стропилами в крыше. В этом городе первой светлеет верхняя точка акватории между облаками, сползая по стенам и деревьям вниз. - А где эта, с братом-диджеем? - Не знаю. Может, спит… Хотя, скорее всего, гоняет где-нибудь… Сейчас дождь пойдет… Действительно, стачала тяжелые одиночные капли, через несколько секунд уже сплошной поток по прозрачной крыше. - Для начала скажи, как тебя угораздило оказаться возле тигровой лилии? – кутаясь в толстый китайский плед. Я удивлена стандартно – брови подняты в легком повороте шеи. Она взяла маркер, и что-то набросала на обложке каталога нижнего белья. След перманента быстро высыхал на белом глянце, тускнея в полосы. - Вот. Тебе знакомо это? – обложку пересекал, как след от плетки, иероглиф, который я впервые увидела в ванной. Так. Похоже, концы сближаются. Я глотнула кофе, оказавшийся с этой секунды мерзкой коричневой жидкостью с дозой синтетической глюкозы вместо сахара. - Ну, допустим, я видела подобное. Но к чему это относит нашу встречу, не понимаю. И что за тигровая лилия? - Да ладно, брось. Во первых, я не враг тебе. По крайней мере, в мои планы не входит причинять тебе боль и другие формы насилия. Просто ты оказалась на домене боевых действий, и сделала это сама, заметь. И я хочу понять, что за причины - глупость или расчет – толкнули тебя на это. Поскольку ты оказалась здесь и сейчас, и вообще, не проявляла должной активности, хотя у тебя было множество шансов перевесить планку в ту или другую сторону, версию о тактике и расчете мы оставим. Глупой тебя тоже не назовешь, - девчонка дотянулась до пепельницы и сбросила серый столбик в овал кварца. - Слушай, – я выставила ладонь ребром к ней. – Давай так. Ты мне говоришь, кто ты, в конце концов, такая, и что за дерьмо вокруг творится, а уже после я, если сочту нужным, сама расскажу тебе то, что ты хочешь.

Дождь сверху усиливался и мягким грувом наполнял комнату. Утро постепенно сникло до грозовых сумерек так, что черты лиц терялись в размытом сигаретным дымом и разряженном воздухе.

Казалось, ее активность пропорционально соотносится с потоками осадков – только что бодрая и гибкая, как пантера в листьях, она вдруг потускнела, но не увядающим узором затухающих глаз забитой антилопы, а, скорее, мягкой вертикальной поступью ленивца или неподвижностью рептилии. Даже кресло, в котором она свернулась, совпадало цветом – теперь я видела хамелеона, приникшего к мокрому стволу телом и цветом. За пределами комнаты, по всему городу разливался плотный туман дождевой пыли, сбивающий волны радиопомех во фрактальное искрящееся вещество.

- Несколько лет назад я стала частью состояния самого влиятельного человека на континенте. Он, помимо прочего, владеет и каньонами, насколько это возможно, конечно. Я работала на него - он получал что-то вроде эстетики в закрытой форме, наслаждаясь танцующими психотропами в моей голове. Теперь я хочу уничтожить его. Достаточно? – Она коснулась тонкими пальцами щеки и темных полосок шрамов. – А теперь насчет того, что касается тебя. В каньонах идет война, не совсем такая, как ее привыкли видеть в полевых условиях, и не совсем та, что происходит в корпорациях. Но крови не меньше. И пушечного мяса. Ты, кстати, теперь подходишь именно под это определение. Старик, собственно, и профинансировал разработку каньонов именно для этого, создал искусственный полигон, так сказать. И цели его вовсе не в продвижении коммуникаций. Просто в каньонах есть доступ к тому, что на миллионы порядков превосходит все мыслимые на данный момент формы конечного результата, что-то такое, перед чем само понятие неограниченной власти и вообще цивилизация не больше, чем первобытный этап истории. Можно сказать, абсолютное благо. Идиотская формулировка, но он именно так это называл. Я не совсем понимаю, что это и с чем связано – сверхвещество, сверхоружие или сверхвозможности, - она перебросила ноги через подлокотник кресла и уставилась на дождь, расползающийся циклоном медуз по стеклянной крыше, - но ради этого он перевернул всю систему и, вообще то, ты здесь тоже благодаря ему. - Вот отлично! – я рассмеялась и смяла сигарету в пальцах. – Это, надо понимать, шпионский роман, а ты – мисс Бонд, еще есть мистер Зло, ну а я – обычный русский солдат-ракетчик, случайно оказавшийся свидетелем преступления и вступивший в схватку с мировой угрозой! - Кстати, не так уж далеко от истины. Только несколько уточнений, если не против. Вообще-то ты совершенно не входила в план игры – Старик запряг одного торчка, не совсем обычного, знаешь, есть такие дарования доступа. Ну, так вот, ему простроили вход, и он должен был войти, не подозревая об этом, в сеть и интуитивно пробить трассу, соединяющую некоторые ключевые пики, что-то вроде залинкованной утки. Проделали нормальную работу – его мозгами занимался целый корпус, его пасли полгода, даже наркоту его дилеру поставляли, это называется, что из множества кандидатов он оказался единственным идеальным. Все было прекрасно, он ни о чем не подозревал, вошел запланировано, начал простраивать трек и вдруг... В один прекрасный момент он слетает с катушек и начинает мочить направо и налево, уже в реальности. Какие-то аптеки, бары и что-то еще… Старик в панике, все теряет контроль. Оказывается, это была игра с двух сторон. Какие то японцы или азиаты вели параллельно этого торчка и просто перехватили его на определенном этапе. То есть команда Старика сделала всю подготовку, а азиаты просто поперли уже готовое орудие доступа. Ну и ладно. Война так война. Но тут появляешься ты – на стертой базе тигровой лилии. Да, лилия – это типа стартовой площадки входа для того торчка, выполненная в виде вот этого, - она ткнула в журнал, - иероглифа. Не знаю, что он означает, но площадку стерли сразу после запуска. Ты же каким то образом нашла следы – это при наших то технарях! И меня мучает вопрос. Зачем? И как тебе вообще в голову это пришло? Если интересно, то рассчитанная вероятность случайного попадания - один к миллиарду, где-то так. Не считая защиты. Тем не менее, ты засветилась. Но не переживай, тебя вела только я, иначе ты бы уже давно сгорела. И теперь ты на стороне азиатов, в тебе токсины и ты должна залезть в голову правой руке Старика. Что ты так удивляешься? Думаешь, ты в клубе у стойки о своем детстве и русском поэте распространялась? Как бы ни так. Извини, но я должна была считать твое сверхсекретное задание японского правительства. Она рассмеялась и вылезла из кресла. Ливни обильные, но короткие. Шум воды по стеклу сник и затих, воздух стал плотнее и прозрачнее, а ее ноги – длиннее и мягко впивались в пол, медленно заливаемый медовым солнечным светом. - Видишь, я знаю почти все и, не буду скрывать, возможно, смогу тебе помочь. Но я должна знать и причину, по которой ты во все это ввязалась, – ее ладонь снова коснулась щеки и шрамов. Странно, почему она не избавится от них… - Откуда это? - Да так, пообщалась с одной очень большой кошкой. Память о прошлом. Как цветная капуста – ты ее ненавидишь с детства, но она всю жизнь остается частью твоего прошлого. Так ты расскажешь мне? - Я увидела следы в ванной. На стене, кровью. В виде этого иероглифа.
Решила просканировать, и все. - Нет, не все, – танцовщица открыла панель стекла и количество входящего воздуха толкнуло ее волосы в комнату и обратным потоком в окно распадающимися волокнами. – До сегодняшнего дня ты странным образом следовала по тому же треку, что и наш серфер, то есть ты не находилась постоянно в каньонах, но если представить схему твоих импульсных действий – совпадение почти полное. А не мне тебе объяснять, что это, как узор на пальце – двух идентичных схем не бывает, – она запустила ладонь под майку и почесала живот. – Наводит на вопросы, не правда ли? *** В прозрачной кольцевой гонке есть свои, со временем входящие просто в адреналиновую привычку линки, связывающие тебя от ступней до скользящего и срывающего краску со шлема потока кварцевых частиц и пыли, ускорением приобретающей свойства наждака. При заходе на вираж поворота, когда темная и размытая скоростью скала исчезает в тридцати градусах к горизонту и асфальту, а коченеющие птицы падают за тысячи километров выше по планете в ледяные пространства Тора, опутанные лесами и расщелинами серого гранита, жизнь кажется гелевым сгустком, летящим со скоростью средней пули из ствола в толпу демонстрантов. Гель оказался лучше резиновых пуль – не оставляя видимых увечий он играл в смещенный центр тяжести и ломал костную ткань, не повреждая эпидермис и мясо. Спорить, что гуманнее, газ, резина или гелевые залпы, могли позволить себе только оцифрованные куклы в токшоу на трех официальных каналах. Пролетая скалу, сквозь зеркальный защитный щиток шлема – атавизм, забрало из рыцарских комиксов с бластерами, биошаттлами и прочей японской карамелью – можно было успеть схватить боковым зрением ограничитель слома, несколько метров полосатой контрастной краски, прямо по обрывающейся дороге. По идее, здесь должно было стоять более материальное средство ограничения пропасти, но шутники из дорожного департамента сочли, что отсутствие вертикальных барьеров на серпантине спровоцирует повышенное внимание водителей на всем горном участке и просто залили бетоном все полумесяцы опасных поворотов, расчертив их яркими цветами углеродной краски. К катастрофам, неизбежным в первое время, отнеслись с готовностью, рассчитывая избежать за счет малых смертей смертей массовых, ставших нормальной головной болью горных служб за последние несколько сезонов. Машины просто слетали одна за другой, полагаясь на металлические и бетонные ограничители узких участков, здесь большую роль играл даже психофактор – защита всегда ослабляет внимание. И теперь водитель, заводя колеса на серпантин, знал, что его неучтенную скорость не предупредит рельефный уловитель за поворотом горы, и даже десять лишних километров в час ведут в пропасть, отделенную от дороги только несколькими оранжево – черными метрами.
Это было ее любимое место. Она сбрасывала перед подъемом скорость до городской и, когда гравий за границей асфальта сменялся бетонной двухцветной заливкой, выжимала из своего голубого с белым снаряда максимум сгораемого октана, прожигая скоростью дыры в мокром воздухе и расплавляя дождевую воду в пар толстой шведской резиной.

*** «Ты вполне можешь оказаться третьей, не вопрос. Условия – тебе. Несколько шагов стоит пройти и остаться на уровне, я знаю». Ему сорок лет, в голове титан – артефакт, талисман кольцевых гонок. Он слетел на весенних ручьях – талая грязная вода сворачивалась в блестящую чешую оползней над городом. С трека по вектору – полторы тысячи над уровнем океана. В мясо. Его собирали по частям, руку к руке, интубированный столб кислорода, шовный материал и горящий бензин на две трети кожи. Нормальная эстетика старых гонок, боллиды с антикрылом и трансляция по каналу евроспорта.
- Короче, ему защемило какой то позвонок, что ли. Он больше не смог ходить, вообще все, что ниже пояса не работало. Говно из него по трубке выкачивали! – она рассмеялась и подняла бумажный стакан с коктейлем – молоко плюс амфетаминовый наполнитель. За окном скашивал тонкий снег, мокрый и переходящий в дождь над долиной. А долину и город поливало все сильнее, нисходящим фронтом сконцентрированной влаги, остающейся, если смотреть сверху, банальной тучей. Это был последний остров, выше которого поднимались только слоны и уверенные во времени байки, вжимающие в себя кожу и пластик гоночной защиты. Кафе и санитарный пункт голландцев, в основном декомпрессионных. «Асфиксивная декомпрессия. Провоцируется нелимитированным выбросом окиси азота в кровь и, как следствие, вестибулярной моторикой. Потенциальная среда – глубоководные работы, шахтовые разработки и низкий класс». Голландцы могли вправить берцовую, снять скан с разбитой головы или просто ввести три четверти эндоморфина.
Она еще раз подняла холодное молоко и бросила монету в плоскую пепельницу. Дождь уходил ниже и от дороги поднимался пар. - Черт, иногда я завидую этим голландцам. Сидят на высоте и на своих коктейлях, и не спустишься ниже полутора тысяч, вены лопнут. А в кислородной маске – ну ты представь, берег, песок, волны… И нормированное дыхание в зубах, и взглядом за горизонт… Это уже не твой мир, другая среда… - Не понимаю, чему здесь завидовать, – бармен сцепил левой ладонью бутылку водки и залил в шейкер. – Ты лучше передай брату, что он задолжал за последний раз. Что он там смешивает, это его дело. Но я хочу, что бы люди не имели повода приходить ко мне и говорить о качестве.
Шейкер остановился по часовой стрелке. Она смотрела на белый пластик, на голову, блестящую смуглой кожей между шрамами.
- Давай лучше еще, – она ткнула пальцем в гофрированный излом стойки. – Ты же знаешь, я к вашим делам далеко, – акцент смешения культур. Если бы она сказала, что использует его в спорах со старыми, она бы солгала. Мусор на трассе мог прикинуться этим акцентом, она же родилась одновременно со смешением языковых рифов. И если интуитивный выход на сокращенный язык существует, она может оперировать этим, как если бы ей была нужна защита… - Вопрос нет, – лысый голландец улыбнулся и влил толстую струю сбитого молока в новый картонный стакан с красной коровой. Стандартная восприимчивость человека, вынужденного жить в высоком холоде. – Куда сейчас? - Вниз. Послушай, ты действительно думаешь, что я смогу сделать четыре сотни на подъеме? - Летом – не вопрос. И вообще, все стоит на тебе. Если ты не сделаешь четыре сотни, я пролечу очень нормально. А я не вкладываю кэш в то, в чем я не уверен. Значит, ты сделаешь четыре сотни. Sigma, приятель? «Черт» повернулся к экрану и переключил канал на гоночные запилы, песок вылетал из-под резины цветом как отражение солнца в пирамидах и желтых хлопчатобумажных хитонах населения. Консоль трансляции дрожала цифрами скорости – первым шел кореец на красной хонде, его знаки перепадали за две сотни. «Черт» покачал головой и глотнул прямо из пластиковой банки шейкера. - Вот, твою мать. Какие-то сраные узкие делают кубок на своих впрыскивателях и четырех цилиндрах, а ты мне тут втираешь за сборище инвалидов. Завидуешь мне? Да? – он перекинул протезы через бар, грохнув голым титаном в стойку. – Хочешь романтики и катетер в полость? И торговать дрянью за тридцать процентов в месяц? И вправлять юнцам кости и откачивать алков? – «черт» разошелся, она знала, что мозги ее учителю подвинуло нормально, а что вы хотите, за триста дней комы мало кого отпустит так, что бы вернуться туда, откуда вынесло. Да еще когда каждый день рождения не следующий год жизни, а один из оставшихся. И память о детстве – сплошной джем из приемных родителей, уголовки и маниакальной жажды гонок, чемпионатов и побед, подпитываемой последними страницами газет и каналом евроспорта в холле кондоминиума. Он был почти на вершине, даже, можно сказать, коснулся ее ногами, но успел только вкусить ее запах. Это как распаленная телка и плотные джинсы и все такое и она забивает на школу, легко поддается пальцам и ты успеваешь только уловить запах источающего тела, когда хлопает дверь лифта и лань спугнули… Облом, короче. А ему еще и ноги оттяпали, по коленное сухожилие с каждой стороны. И плюс декомпрессия, короче, он оказался барменом в голландском баре на полутора тысячах и вкладывал гоночную теорию в эту малолетку и несколько тысяч в каждый заезд. Да еще приторговывал стимуляторами и гормональными подавителями. И ругался, как морской гомоэротический комментатор с разодранной непомерным имитатором задницей. - Ладно, Че, остынь. Я вниз, дождь вроде слился. А четыре сотни – не вопрос. Да я и сама уверена, просто хотела от тебя услышать, – бросила стакан в корзину и слезла в пол, скрипя затянутыми в кожу порно-ногами. «Черт» проводил ее взглядом, плюнул куда-то в сторону окна и махнул рукой. В баре было почти пусто, мерцание жидкокристаллической коробки бликовало на затемненных стеклах витрины и на допотопной кофейной машине. Пока не перевалило за полдень, вряд ли кто-нибудь здесь появится. Подъехал к двери, опустил засов и проглотил очередную пинту водки с томатами. Дождь почти перестал.

Через несколько коротких минут вода полностью уйдет в стоки по краям трассы, в почву и сверлящий дно ножной поток, за вечерние горы, в лагуну и старую крепость, словно пальцы сквозящую талые воды зимой, истекающим мутным потоком весенними струями, в засухе…», - черт щелкнул крышкой лэптопа. Девчонка натянула синий шлем и, оттолкнув от груди несколько тонн пластика и углерода, вошла в грув мокрой дороги, вниз, в город, поднимающий восходящим испарением куриный запах гамбургера, тонкий слой кофейных зерен, просачивающийся слоями сквозь растворяющийся дождь. Черт убрал пальцы, и жалюзи коснулись стекла. Ящик исторгал рекламу моторного масла.
- А, ладно, валим в стекло. – Ее ноги вылезли из-под одеяла, пальцами в голые окна. Как скользящий моллюск по дну корпуса. Боевой единицы. В песке и иле с сорок третьего, когда разнесли конвой. – По большому счету, мне все равно, что ты там замутила и вообще, не хочешь – не надо, просто в один момент ты отчитаешься своему косому работой и очень удивишься, почувствовав неотвратимый интокс, даже после его обещанного противоядия. А сдохнуть под токсинами, поверь мне, не самое легкое. Останутся костные дымящиеся наборы, стандартные, как у всех, около двух сотен, если ты человек или, если рыба, ящерица – чуть больше. В вариантах, – и рассмеялась, как хрустальное падение бутылки семьдесят третьего года по склону, когда ты стоишь после дождя, ощущая горячий мокрый бетон, смываемый теплой водой в зеленоватые ручейки и горячий голубой металл присаженного седана… Да мало ли что.

*** «Она, казалось, совсем потеряла интерес к моей персоне, схватила телефонную трубку и что-то быстро набрала тонкими пальцами, не выпуская сигарету, скользящую дымом по ее лицу. Послушала несколько секунд и затем стремительно, сильно вбивая пятки в деревянный, голой сосны пол, вышла из комнаты. Тусклая дверь хлопнула возвратным механизмом, когда я…» Весьма странное сознание. Это я о девчонке. Побег.

«…вскочила и ужаснулась вида своих голых ног. Гематомы подкожного слоя на правой стороне бедра постепенно стекали и превратились в желтые, как у трупа, размазанные пятна. Ну и видок. В окна бил холодный бриз с примесью селедки. Более проницательный шпион на моем месте подумал бы, что недалеко порт. Вообще, меня всегда раздражала эта склонность спецагентов выстраивать по единственной точке всю схему ближайших километров или часов. Например, если вы слышите запах свинины – значит, скоро ужин. Ха. Юмор – лучшее средство. Я рывком отбросила скользящую дверь зеркального шкафа и натянула пиленные на срезанных болтах джинсы, ноги этой самки, по счастью, имели схожий объем с моими, разве что были чуть длиннее. Острые кости красиво торчали под бахромой над ступнями. Дверь комнаты оказалась открыта, немного туго, она распахнулась узкой деревянной лестницей вниз. Кандинский на стене. Отвратительно. Я начала осторожно спускаться. Внизу – в двух пролетах от меня – свет, из комнаты справа. Встроенный между панелей кактусовый бар. Встроенный, как дивизион стэйцовых одуревших десантов в сердце конговских джунглей. В смысле, по дороге в спальную комнату. Засадить перед тем, как прижать тэдди к неразвитой груди. Интересно, что? Вот, кстати, очередная шпионская ошибка, точнее, ошибка непрофессионала. Излишнее любопытство. Но, согласитесь, есть ужасно важные вещи, типа того, что пьет эта мелкая экзальтированная сучка перед сном. Почему перед, а не после? Все просто. Она правша – сигарету держит, телефон набирает, прядь крутит – правой клешней. Бар – по правой стене, то есть по правую руку при подъеме. Можете говорить что угодно, но рука открывает панель стекла – набор стандартный, ладонь вертит горлом(1) вниз рисовую водку, горло(2) ловит тонкое горло(1) бутылки спазмами шестьдесят градусов – в глаза слепящий поворот от окна солнечной пыли. Маленьким девочкам больше тридцати по спиртометру в один бокал – ни в коем случае. Таким, как эта, с копной серых волос в ртутном зеркале. На пляжной площадке ниже питомника с морскими коровами – рыхлые слоноподобные куски мяса с мясистым же складчатым рылом, на вид чисто детская радость и неуклюжий герой дневных телепередач – этот кусок сала отодрал своими тупыми, перетирающими водоросли зубами не одно запястье за время жизни, а живут эти твари столько, сколько…» На третьем вниз шаге – что я думала, план был ли действий – выйти, ломануться, взять тачку, куда? Нет, просто на где-то третьей ступени я услышала хруст. Такой, знаешь, hrum, твоя псина так разбрасывала подушечки и минеральную соль из кормушки. Еще в кроненберговском ужастике с таким звуком пчелы покрывали жертву. Мрак, короче. Но я не придала этому звуку значения, уверенно и осторожно наворачивая по ступеням вниз. Шарахнув по дороге водяры – дорогое удовольствие. И вот на самом спуске, когда план действий влился в нарезанную головой под него форму застывающим гелем, типа, главное вывалиться отсюда в улицу, допереть до ближайшего автомата, приложить палец и снять денег, потом пожрать нормального мяса и пробить медиков на антитоксины… Пришла сказка. Это была первая реакция. Помнишь, про какого-то арма, типа он попал в бункер, кругом арабы, весь его отряд расколбасило фугасными минами и прямой картечью, а он волной шарахнулся в щель. Типа отсыл на возврат в рождение. Ну, лежит, втыкает. В себя пришел и давай нарезать по этому бункеру, а батарея в фонаре типа разбита при падении. Вот ходит он, значит, в темноте, голова уже ехать начинает. И вдруг видит – свет вдалеке. Ну, он думает, типа, нормальные такие эффекты, как если глаза прижать, как в детстве, спускаясь по лестнице, пахнущей сырыми овощами и голубями, до скрипучей двери в слепящий двор. И было это офигенным таким перепадом – холод и солнечный до треска горячий бетон перед домом, а если прижимать кулаки к глазам на лестнице, то искры из темноты вырывались в уличный слепящий свет и становилось понятно все электричество мира. Но это оказался настоящий свет, а там четыре такие нормальные собаки, типа таких, которыми быков давят, только поспокойнее. Говорят – ну че, попал ты, типа, морпех. Будем мы теперь с тобой одной крови, ты, типа, джина выпустил. А он им, да вы чего, какой там джин. Я вот просто провалился и вот… Короче, не стали они его есть, а дали ему доступ к благам физическим. Бабки, все такое. Такая вот стори. Пришла ко мне, когда я увидела, как из кухни медленно выходят четыре песочных мастифа. - Ну ты чего, я же сказала, что не враг, – она стояла совершенно растерянная и сжимала в руке аптекарскую банку темного стекла. В другой болталась упаковка шприцев. – И вообще, я не держу тебя здесь, хочешь, мой шофер отвезет тебя… Куда? - Понятно. Меньше надо было меня пичкать всякой дрянью. Короче, похоже, все это просто паранойя. А псы у тебя что надо. - Да ладно, они плюшевые. И… извини, что уделяю тебе мало внимания. (Смех) Да, а теперь ты увидишь такое, что все твои наркобожества просто сядут глядя.

После она ввела меня в тему стеклянных гонок. - А что это? - Да так, психоделический разврат, понимаешь, – ответила четырехмастифая литтла, натягивая масло в корпус инъекционного медицинского пластика.

- Это довольно забавно, да и приносит некоторое количество кэша к тому же, – она рассмеялась и потянула меня за руку обратно в комнату. – Гонки, тотализаторные, по каньонам. Гонщики в реальности, по серпантину, а ставки делаются на их проекцию в сетке, ну, в каньонах. Только все более вторично, что ли. Один рубильщик несколько лет назад простроил трассу, то есть проехал весь серпантин и записал его на носитель. И теперь можно подключаться к гонщикам, естественно, не к каждому, а к определенным, врезанным в эти треки. Кстати, восьмой номер именно и есть наша лошадка, ну, телка из клуба, которая тебя нашла. Детка основательно уселась за небольшой стол светлого стекла и грохнула рядом банку и пластиковый пакет со шприцами. Поймав мой настороженный взгляд - а я снова упала в кресло и пыталась войти в мягкий трезвый грув, хотя параноидальные сполохи все еще жгли мой несчастный гипоталамус, отбрасывая управление носителем куда то в сторону ретикулярной формации, в общем, поймав мой почти испуганный на сквозящий в ее руке заряженный шприц взгляд она объяснила, что это всего навсего – - кетамин. Гидрохлорид, пятипроцентный. Позволяет врубиться без вмешательства защиты. В смысле, когда ты входишь в каньоны своим полем, голова автоматически ставит своего рода блок, баланс. Допустим, как если ты прыгаешь в холодную воду - ток крови уменьшается в пользу сохранения энергии, а при быстрой ходьбе соответственно… В общем, если хочешь, могу взять тебя с собой. Хорошо расслабляет… - Давай. Почему нет, – мне действительно процентов на сорок было все равно, что произойдет дальше. Можно поиграть и в гангстеров, и в скачки, главное, чтобы взгляд из окна падал немного в сторону холмов и нарезной старинный ствол не хватал тебя в перекрестье… Азарт и связанные с ним производные – а что, кстати, составляет зависимость от собранного в круг интеллекта? Шарик или магнит под столом? И скорость вращения? Я свалилась с кресла, головой в пол. В двух мгновениях от точечного проникновения, где-то в районе предплечья, судя по едва заметному хрусту расходящейся кожи… Кстати, ненавижу вид вещества, вкачиваемого замещением давления в инжектор, я имею в виду, конечно, в первую очередь наркотические препараты, хотя и любой дезинфектор в латексных руках хирурга относит именно к ожиданию внезапного проникновения сквозь кожу и мясо металлокерамического жала, что само по себе не особо шарахает по нервам, но вынуждает отсканить глубину попадания иглы в тело на всю анатомию. Знаешь, иногда я просто кончаю от тактильности по своей коже, касаясь ее пальцами, кожи бедра, внутренней стороны ладоней, точки сборки под шеей, между ключиц, раздумывая, допустим, о вращающейся по каналу планете из очередной серии «звездных королей», сидя на подогретом пластике швейцарского биде в туалетной комнате парома через канал, и совершенно не думаю, что под этим персиковым, с легким налетом ванили натяжением проходят сплетения красного волоконного вещества и синих оплетенных вен (чуть не сказала – проводов), как на пластиковых манекенах анатомического корпуса. Земля, или Венера, кстати, тоже вызывают на внешний взгляд идиллические реакции – голубые полоски воды, хлорофилл зелеными плоскостями, слоящийся озон на пиках – картинка. А взять разрез, хотя бы по мегатонне распада на один слой – и оказываешься перед хаосом переплетения и не сформировавшейся плоти. Разница только в том, что у шприца жало немного тоньше, чем у носителя ядерной реакции, но… …временно, пока солнце не сядет за склон городских районов – кольца заката касаются гор и расплываются подвижным фрактальным фронтом до замещения на иллюминационный фон – мы будем стоять во внешнем корпусе последнего перед шахтовым механизмом этажа глянцевыми отражениями, слоящимися на цвета и фиксатор изображения, третья сторона весны, специальный номер национальной географии, южный Таиланд – на обложке небоскреб, приближением до трех сверху этажей, синеющее в слоеный пирог небо, портовые краны, вращающиеся и пойманные выдержкой старомодной «лейки» в полукольцо. Композиция по насыщенности уходит к верхней части, туда, где вечерний кислород сливается с темнотой стратосферы, крыша – плоскость с лифтовой сферой, прозрачной, так, что видны гигантские колеса с балансираторами и мерцающими в масле тросами, балконная ниша последнего этажа, стандартной конструкции, без выноса за геометрию башни и - две фигуры, хорошо различимые, потому, что солнце со стороны фотографа, в оранжевом спектре в лица и майки – девчонка лет десяти, узкая, с прямыми и черными волосами, в полосатой черно – желтой юбке, потоками воздуха облегающей рельеф острых колен и тонкий, с пустыми глазницами, допустим, продавец книг. Слепые векторы сгоревшего зрения направлены выше камеры. Они стоят на самом обрезе открытой площадки, на четырех сотнях выше твердой поверхности с жуками автобусов, мерцанием светофоров, прудами и храмами, пластиковыми пакетами и постовыми, вертящими свои перчатки по движению транспортного потока, они стоят даже выше стрел портовых грузовых пеликанов – приближением ниже, фотография с обложки легко оказывается трехмерной, краны вступают в продолжение вращения, движение воздуха разбивает прядь на лбу девочки в мягкую полосу волос и кожи, вечерний полудрем пробивает гудок теплохода снизу, от залива. Едва слышный, но сплошной гул машин и стандартный уличный саунд. Слепой торговец вытягивает левую руку с длинными пальцами, наработанным движением тактильного скана, чувствует пустоту. Быстрая фиксация кадра – теперь это просто дрожащая под сквозняком страница из увесистого тома французской фотографии. Репродуктивная форма изображения на одну треть полосы, «Восточный Таиланд, конец лета. Обложка National Geographic, май, 89 из частных коллекций» … - Эй, красавица, ты чего? – холодная ладонь довольно сильно прошлась по моей щеке.
Отсутствие боли, значит, действительно анестетик. Вот дерьмо. Я, кажется, вылетела. Но не в каньоны. Просто галлюцинировала? От инъекции внутримышечно? Странно… - Ну ты даешь, мы же даже еще не вошли. Ладно, ничего страшного, щас все сделаэм, если ты, конечно, не совсем… …я открыла глаза, через сбитый фокус увидела, как ее рука качается в сторону от моего лица, постепенно входя в резкость. Незаконченная фраза медленно распадалась в пространстве на светящийся блерный контур, как в иллюстраторе, расплываясь вокруг ее головы прозрачным облаком. Она опустилась в кресло. Я перевернулась на позвоночник и встала с татами. Девчонка, похоже, уже конкретно отлетала. Рука с пустым баяном медленно разогнулась и инжектор, скользнув, тонко воткнулся в теплый пол. Я заметила, что солнечный след отполз к окну, значит, почти вечер, что ли… Голова гудела, но оставалась сквозящей, как ментол. Образы врывались и скручивались в производные самим себе. Я подошла к вытянутому в черный кожезаменитель между титановых трубок креслу, в котором воткнула красотка – ну да, так и есть, полный отпад, расслабленные губы, зрачки сквозь полуприжатые веки и медленно поднимающаяся грудная клетка под обтягивающей белой нейлонкой с синим манговским зайцем. Голова сработала в память – я вспомнила этого героя, синий друг и иногда любовник «морской луны» из старого японского мульта, опасный заяц с круглыми глазами и смешным бластером, рассекающий просторы галактики и все такое… Джинсы, обрезанные у ремня, двигались, совпадая с дыханием и отползая от пупка, облизывая отсутствие резинки трусов. Вообще их отсутствие. Волосы, если бы они не были аннигилированы деп-кремом этим утром, блестели бы сантиметров на пять выше молнии. Я уставилась на дельту ее лобка, похожую на спрятанную под кожей алхимическую колбу с золотом из олова. Ее плоские, с острым рельефом виски сжимались тродами – беспроводными контактными сканами. Так. Это еще что. За технологичные штучки. Если она. Просто торчит. Зачем ей электроника. Угловым зрением я заметила пульсацию – так и есть, блок подключки, старый, еще военный,моргал красной индикаторной лампой коннекта с низкого стеклянного стола, антикварного, с полукольцом трещин, расходящихся к центру. Русская сборка. Дико мощная штука, мозги срезает на раз, но если подключаться периодично, практически ничего не замечаешь. Хуже драгса, в общем. Вот тебе и стриптизерша. Значит, они подключаются по боевой линии русских в заброшенные блоки сети через каньоны и устраивают там гонки… Нормально… Это были передовые идеи в третьей войне, беспилотные флотилии. Почти революция в военной технологии – дешевые одноразовые снаряды – оптика наведения, ускоритель, стабилизаторы и заряд. Типа крылатых ракет, но более маневренно. Пилоты подключаются виртуально из центра управления и направляют точки удара. Но это быстро срезалось – поскольку, дорогие гуманисты, железо обходится все же на пару лимонов дороже самой распространенной биосистемы в мире. Поэтому проект быстро свернули, еще до конца войны, но остались нарезанные участки сети, пустующие и вроде бы не имеющие доступа. Их пытались использовать в досуге, как горки американские, что ли, но и это оказалось безнадежным… Кстати, если помните, самый легендарный тактический уровень был за одним «сканом» (так внутри называли пилотов, в основном подростков до двух десятков, как самых способных по аркаде), его программка, «фотопсерус ариптус», названием по латинскому имени большой летучей мыши-крылана, фактически единственной, предпочитающей нектару, стандартному для маленьких ночных перепончатых, более плотных в плане охоты птиц и ящериц. В начале войны этого «скана» удостоил сам президент. А парень всего-навсего убрал лишний порядок вращения, то есть упростил виртуальные, а, соотве6тственно, и реальные векторы боевой машинки до двух линий - по прямой и по сорок пять градусов в атаке и поворотах. Его сбивали только над морем, в самом начале. После технику сорока пяти градусов стали использовать практически все «сканы», но… Короче, война есть война. А треки после ее окончания остались без присмотра, и, видимо, их то и хакнули любители подрезать лавандос с богатых азартных. Подключили десяток гоночных снарядов и совместили с каньонами.
Я взяла со стола блестящие троды «сони», дорогие и заправленные в заводской пластик. Видимо, она просто не успела налепить их на меня. Ладно, посмотрим, как это выглядит изнутри. Небольшая медицинская банка темного стекла с тонким алюминиевым кольцом вокруг резиновой пробки стояла тут же. Я взяла ее в руку и повертела перед глазами. Кетамин 10%, раствор для инъекций. Так и есть, действительно, психотропный вход. Я поставила банку на стол и разорвала упаковку инжектора. Тонкий, голубоватый шприц с капиллярной иглой. Когда я сняла защитный колпачок, холодный страх острия пронзил меня и я едва на отбросила инжектор. Ладно, спокойно. Это как набрать в легкие воды перед погружением. Тем более, что внутри меня развилась уверенность, по нарастающей, что это проникновение в виртуальные трековые гонки может здорово повысить мои ставки в этом сумасшествии. Поэтому я уверенно, по крайней мере, я старалась, что бы это выглядело так, сорвала защиту с контактов на тродах, налепила их на виски, вдавила клавишу параллельного входа на блоке, замерцавшую красным и, взяв банку, опустилась на татами. Теперь оставалось только выяснить дозировку. Я тупо смотрела на деления по шприцу и пыталась вспомнить хоть что-либо о свойствах и действии препарата. Ладно, в конце концов, в прошлом этот гидрохлорид использовали в качестве наркоза при родах. Я вонзила жало в резину и оттянула поршень до самого ограничителя... Когда импульсный шорох пробегал через виски в голову и я уже расслаивалась, узнавая ощущения и звуки, перед глазами на мгновенное восприятие снова появился вид небоскреба со странной парочкой на балконе… *** Помехи пересекали консоль, сполохи статики и мерцание сбитого навигатора – если представить все это видеорядом, больше похоже на плохой прием старого «трубочника», телеящика второго поколения, собранного на смешанной цепи, это когда часть процесса еще отводилась людям. Постепенно помехи разошлись в аварийный режим, и картинка прояснилась, только по верхнему правому краю пульсировала рубиновая строка «low signal». Серое небо с пробитым голубым цветом, перспективой какие то блоки, или стены, нити проводов, провисающие под арками. Я подняла голову, картинка сместилась. Действительно, бетонная стена почти касалась моей спины, не стена, а виадук дороги, полукольцом длиной в километры нависающей над свинцовой водой. Губы просачивали соленый вкус крови – интуитивно я схватилась за затылочную кость и тактильность поставила болевые рефлексы – меня согнуло импульсом, по бронежилету потекла теплая слюна, переходящая в куски рвотных масс. Нормально. Сотряс я себе заработала, точняк. Я попыталась подняться, мне это удалось, локоть сжала чья то ладонь, сильно потянула меня вверх. Я рванула пластиковый полушлем, сжимающий голову, но та же рука, поднявшая меня с бетона, сжавшись, ткнула под ребра. - Эй, красавица, поспокойнее. Хочешь сетчатку сжечь? (Смех, судя по гортанности южный). - Да еэй навэрно планку взрывом снэсло, пасматри, какая блэднайа! (Другой смех, более густой, смешавшись с первым повис в провале между автобусами). Я повернула голову и увидела бедуина. Он скалился, сжимая калаш между колен. Голову его уматывала пестрая тряпка, глаза весело пробивали сквозь бесцветный пластик очков. - Ну, ты как, красывайа? Мы думалы, конэц твоеэй жызни! – он сплюнул в пыльный бетон опоры и отвалился от стены. – Давай, помогу, – его рука протянулась ко мне и сняла со спины рюкзак. Центр тяжести - я покачнулась и ткнулась спиной в горячий бетон стены.

- Можешь идти? Времени мало, так что, либо возвращайся, либо шагай, - здоровый негр, лет сорока. Лицо, не закрытое очками-маской, обожжено до отвращения. Кожа в рубцы и складки, оплавленное надлобье нависало над глазами, полностью скрывая вектор взгляда. Во рту - полтора сантиметра скрученного табачного листа, тлеющего тонкой полупрозрачной паутиной, скользящей по воздуху. Толстая с пульсирующей артерией шея уходит в круглый вырез зеленого свитера, в руке - короткоствольный штурмовой гранатомет, перемотанный черной изоляцией. Он хлопнул меня по спине, легко перепрыгнул ощерившийся арматурой блок и исчез за красным автобусом, выбитым по всем граням стекла, со старинным логотипом какой-то сигаретной фирмы. Сигареты. Я механистично сунула руку под куртку и вытащила блестящую плоскую коробку, холодную и с заводской гравировкой по срезу – щелкнула замком и кинула в губы коричневый житан. Веселый бедуин, так же улыбаясь, протянул зажигалку. Я затянулась и осмотрелась на сто восемьдесят. Кроме этих двоих никого поблизости не было, вдалеке дрожала вода, скользящая в сторону неба – даже отсюда, с цельнозалитой бетонной платформы, возвышающейся метрах в сорока над рекой, было видно, как масляные медузы, сворачиваясь, уходят в маленькие водовороты, а под самым обрезом берега оранжевая пена наползает на темный камень, ощетинившийся торчащей армировкой. Я посмотрела вдаль, туда, где рельеф домов тонул в мерцании горячего воздуха, и совершенно неосознанно подстроила электронное увеличение, с наработанной точностью, двумя нажатиями на сенсор. Оптика наехала, и размытый контур раскрылся полосами угольной облицовки старого дома, довоенной постройки, круглой, медленно проворачивающейся за зенитом антенной спутника, бликующими осколками стекол и пролетевшей тенью какой то городской птицы. Бедуин мягко подтолкнул меня в спину, и оптика съехала на нормальное разрешение.

- Ты чэго, как будта другая какая, можэт, тэбя контузило, а? Пайдем уже, вон, тэмно скоро, – он легко отшвырнул ботинком железку и забрался на бетонный наплыв. Я отбросила половину табака и пошла за гибкой спиной бедуина, затянутой в драный полосатый свитер зеленого цвета под видавшем виды легким бронежилетом. Первый же шаг отозвался тяжелой кобурой на моем бедре. Я удивленно опустила руку и вытащила нормальных размеров ствол, тусклый и залитый в тактильных местах черной резиной. Нормальное кино. Оружие так же автоматически легло в ладонь, указательный палец уверенно прижал знакомое кольцо курка, а большой уткнулся в предохранитель. Я крутанула пушку на пальце, вложила обратно в кобуру и побежала за своими («своими», по крайней мере судя по их поведению, хотя я, честно говоря, мало что понимала), уже скрывшимися за автобусами. Только сейчас я обратила внимание на то, что все пространство вокруг нас, по всей площадке, от одной опоры до другой, метров сто, наверное, завалено автобусами всевозможных моделей и временных принадлежностей. Ощущение такое, – да так оно, скорее и было, – что ты попал на кладбище автомобилей, как в старых экранизациях многотиражных триллеров. И еще – сжатая поверхность бывшей лакировки говорила только о том, что корпуса падали вниз с моста, метров тридцать – похожие на пустые банки из под ананасов тропического производства, но взращенных гидропоникой, на грунте и синтетическом хлорофильном составе – в ближайших к трассе стеклянных, мерцающих в вечерних лучах оранжевого теплицах… … отстреливающих заходящее солнце бликами, сползающими к пыльной земле. Я развернул тачку и съехал с асфальта во вздыбленный пыльный откос. Откинулся на мягкое кресло и закрыл глаза. Странно. Я прокрутил уже три сотни по этим безлюдным полосатым частям земли и ничего. Ни одного знака. Неужели они потеряли меня и бармен просто дал мне возможность слиться, забыв все прошедшее время? Черт его знает. Я вылез из тачки, тишина окружения впилась в мозг направленной помпой декомпрессии. Треугольные, затянутые в стекло теплицы по правому вектору шоссе – на много километров уплывали стекающим по кварцу желтым солнцем – до горизонта, условной полуокружности, где города и самолеты. Сраная пустошь. Я расстегнул джинсы и разбил слой пыли тугой желтой струей. Если так будет продолжаться дальше, я просто превращусь в призрака, уныло крутящего спортивный руль между этим и тем миром. По обочине ничего не росло, даже простейшей полыни на бензиновых выхлопах. Я спрыгнул с дороги в песчаник и пошел в сторону теплиц. Солнце, тем не менее, оползало, и оранжевым краем залезло в грань. После полудня, восемь. Теплицы действительно тянулись рядами на далекие километры. Я подошел к ближней – пирамида, вытянутая по одному ребру, и заглянул, стерев ладонью тонкий пыльный контур. Интересно, кому понадобилось выращивать ананасы во всеми забытом квадрате земли? Ну и черт с ними, пускай хоть клубнику с расширенной клетчаткой… Я вернулся к точиле, пыль, сквозя синим, играла в закате. Ладно, едем дальше. Выровняв бимер по трассе, я вошел в сто за три и две десятых, грув уже сжимал горячий металл, оставаясь чуть сзади. Я тронул пальцами зеркало обратки, в котором серая полоса впивалась в темную атмосферную упорядоченность, что бы подправить вектор заднего обзора. Амальгама вдруг пошла помехами, как на сбитом телеканале, и собралась в картинку. Какие то развалины, нет, просто несколько бункерных выходов. Картинка повела влево – я увидел несколько бывших авиалайнеров, грудой металла по краю взлетной. Быстрая прокрутка мельканием в красный корпус автобуса с каким то лэйблом… рука с крупнокалиберной дурой, брызнувшей огнем… затем сплошное мелькание, помехи, опять резкость – камуфляжный силуэт с половиной головы, как будто срезанной бензопилой, качаясь, падал на бетонку… снова поворот визуала – рука, скорее всего женская, хватается за ручку автобусной двери, вид сползает по красной, перфорирующейся пулевыми отверстиями поверхности, но не вниз, а к серому воздуху, я замечаю, как летят брызгами стекла и влетают в помехи… И опять цифровой снег, расползшийся в отражение дороги. Все это время я не отпускал ноги с педали газа и пролетел, наверное, километра два в плотном трипе, секунд тридцать, но ощущение было такое, что… … хотя, что я могу знать о тепличных фруктах. Или ананасы все-таки больше похожи на глянцевую картинку с задней стороны журнала для домохозяек? Короче, вся бетонка между мостовыми основами была завалена разбитыми автобусами, голова гудела, в воздухе несло порохом и сгоревшей краской.

Блестящая река закручивалась масляными водоворотами в двадцати метрах под нами, отражая ядовитое солнечное слоение. Бедуин легко исчез впереди минут десять назад и теперь дождался меня, сидя на корточках у какой то сваи и смоля отвратительный, судя по запаху, сканк. Протянул мне косяк, но я только устало покачала головой и упала рядом. - Слушай, что там за дерьмо случилось? – голова гудела, но я не могла вспомнить ни намека на причину. - А, глупа лагушку задэла. Почти сдохла! – бедуин рассмеялся и вытащил из жилета кусок провода с болтающимися остатками пластиковой коробки. – Китайскайа, зараза, а то всэм смэрть была бы! На, дэржи на памят! Я подняла черный пластиковый осколок и вдруг увидела во втором плане изображения, как двое в броне перепрыгивают парапет и облачка пыли взлетают из-под их подошв, разносясь маленьким вихрями, и чьи то ноги, судя по тому, что вид сверху, мои, перебрасываемые через бетонный барьер, ботинок натягивает тусклый провод и после этого сполохами конец картинки и полная пустота… Ну да, китайские «лягушки», натяжные микромины, могут разорвать на сотню атмосфер, а могут просто зашипеть и завертеться петардой, и тогда есть несколько секунд упасть, и закрыть голову руками… Видимо, мне повезло.

- Ну ладна, давай двыгат. Врэмя, – бедуин, или кто он там был на самом деле, протянул мне руку, перемотанную черной изоляцией до локтя, и легко потянул к себе. Мы перелезли через завал армированного бетона и оказались во внутренней части бывшего многоквартирного кондоминиума. Окна и провалы дверей были забиты плитами асбеста или просто завалены мусором. Верхние этажи почти полностью отсутствовали, срезанные ракетными атаками, и дом представлял из себя что-то среднее между готическим замком и конструктором, таким, как раньше, с сотней цветных деталей, соединяющихся в шести позициях и плоскостях. Конструктором, брошенным на половине башни ленивым маленьким строителем… Да ладно, это была просто очередная дыра, свалка отбросов – от крыс до агентов, рыскающих в поисках притонов и отмороженных сканов. Романтики – ноль. Опасности – на все сто. В эти районы, огражденные от более менее цивилизованной части города постами и рекой, омывающей полуостров с акведуком скоростной трассы, можно вполне просто попасть, но выйти из них – это уже как в триллерных фильмах. Мрачные, короче, места.

- Эй, как тебя! А где второй? – я перескакивала с обломка на обломок, с трудом сохраняя равновесие. Бедуин, в отличие от меня, уверенно пробирался сквозь лабиринты мусора и вывернутых механизмов, что-то бормоча себе под нос. - Там ужэ, всио нармална, – он махнул калашом куда то в сторону развалин, над которыми дрожала цементная неоседающая пелена. Ну ладно, там, значит там. Мы обогнули перевернутый грузовой трейлер белого цвета и оказались на открытой площадке. Видимо, раньше здесь была площадка для детей или автомобильная стоянка. Метров двадцать прямого бетона и только полуразбитый грузовой бойлер одиноко торчал в центре. Я с облегчением спрыгнула с бортика, окружающего периметр, в плоскость растресканного, но все же ровного пространства - ноги после всех этих лабиринтов и завалов получили нагрузку пешего перехода, по крайней мере, через небольшую горную систему. Площадка упиралась в очередную стену бывшего жилого дома, первые этажи были полностью завалены, но в некоторых окнах еще остались куски пакетов шумоизоляции. Я положила руку на глог и настроила маску на приближение. Серые стены, торчащая армировка, какие-то баки и ничего, что выдавало бы присутствие людей. Солнце сползало вниз, к горизонту, но сплошной смог и цементные волны, качающие воздух, давали погрешность градусов на десять – так, что получалось огромное пятно, чуть более светлое, чем окружающий фон, постепенно сжимаемое густым серым пространством.

Сначала я услышала низкий по нарастающей звук, затем кто-то сбил меня на землю, колено больно впилось в осколок блока – и хлопок, переходящий во взрывную волну, пронесшуюся горячим тяжелым фронтом, вжавшим меня в какой-то строительный мусор. Бедуин сполз с меня, держа руками голову и покачиваясь в клубах пыли. Машина перед нами, тяжелый транспортный бойлер красного цвета в защитных решетках по окнам, зиял глубоким проникновением сквозь борт, прямой фугасный удар, кумулятивный заряд. Нормально. Я поднялась (боль ритмичной ящерицей отозвалась в разбитом колене), и посмотрела на бедуина. Останки когда-то процветающего кондоминиума, попавшего под серию ударов в зимних бомбардировках, теперь стали в основном прибежищем отверженных бионосителей – от крыс до замотанных в нелепый микс из военной резины, обрывков машинного камуфляжа и еще черт знает чего существ, которые могут оказаться безобидными торчками, или агентами военной полиции, рыскающими по зловонным системам и обрушивающимся лестничным пролетам в поисках «сканов», а может, как в нашей ситуации, просто отморозком, шарахающим довольно крупным калибром во все, что попадает в видоискатель его паленой маски.

- Эй, ты как? – я потрясла его за плечо. - Нормално, толко давай сюда, – он потянул меня за руку, и мы укрылись за разбитым грузовиком, преградившим возможному стрелку точечное попадание. - А, сукыны дэты, шеймарат хан, шас я ублудка сныму, ты посыди здэсь не высовайса, – и ломанулся, пригибаясь и просчитывая траекторию движения через завалы и разбитые механизмы, подстраивая на ходу маску. - Ты куда, а я как? – но он уже не слышал, перепрыгивая через треснутый блок в зияющее окно первого этажа.

Ну, все, дострелялся, отморозок. Это я о том, наверху. Никаких шансов - арабы, как мы знаем из книг и истории, народ, мягко говоря, в этом отношении серьезный… Я опустилась спиной к горячему борту взорванной брони и закурила, поглядывая по сторонам. Все-таки что происходит? По всей видимости, меня контузило взрывом, там под мостом. И я, надо признаться, мало что помню. Амнезия, что ли, или подобная медицинская хрень. Но проходит обычно быстро, а спрашивать у бедуина или нигера как-то не хочется. Черт, я даже имен их не могу вспомнить. А может, и не знала? По крайней мере, все эти штуки мне знакомы. Я положила глок на колени и провела пальцем по ребрам ствола. Да и шлем, когда я хотела его снять, и они остановили меня, я сама, за секунду до того, как рука коснулась креплений, знала, что получу ожег сетчатки, потому, что… Так, что дальше… Я подняла голову в сторону медленных лучей, пробивающихся сквозь фермы и провалы бетонных этажей и протерла пыльные стекла. Ну да, конечно. Зимняя война, когда арабы все-таки шарахнули ядерную, хотя никто тогда не воспринимал вероятность наличия у них оружия массового поражения и репортажи из пустынь и подземных бункеров вели улыбчивые сестры всех каналов, изысканно показывая на очередной акт возмездия всеми кнопками пульта дистанционного управления. Нескольких (4) пехотинцев, погибших за всю войну, канонизировали под залпы карабинов и впаяли в VIP на военное кладбище под столицей. Вот, собственно, и все. Официально объявлена победа в разборке, типа, арабов поставили на место. Правда, был там один, идеолог и очень бородатый человек с калашом. Его-то и не нашли, но легко это дело замяли, прогнали, типа, телегу, что массированные бомбардировки почти наверняка разрушили все подземные коммуникации врагов и этот паблик эними номер один уж никак не смог избежать… и все такое, в общем. И что вы думаете? Зимой определенного года, кажется, через два после тех событий, аккурат под рождество шарахает нормальная такая колбаса, уж не знаю, как она прошла защиту, тем не менее, вместо традиционных пьянок по поводу рождения некоего культа все получили замечательный шанс сказать «ну, дорогие гости, поздравляю вас с началом ядерной войны!» Шампанское там, индеечка и все такое. Обращение президента, которого оторвали от мягкой стороны бедер его ближайшего телохранителя самым грубым образом и усадили перед камерой, бледное глазами лицо, патетика, президентский самолет летит на запад, мобилизация, необходимость ответных ударов, присоединение альянса… Короче, мы все это уже видели в киношках. А теперь давайте, проводите параллель между пленкой и реальностью, рассуждайте, что реальнее – фильм-катастрофа с хэппи в конце или глобальная ядерная комедия, только насчет хэппи, извините, это уже другой жанр. Короче, развивались события как надо, а потом, когда все успокоилось, оказалось, что какой-то там верхний слой, защищающий от радиации, похерился конкретно и привет. Теперь вот ходим в масках-шлемах. Я глубоко затянулась терпким дымом и щелчком отбросила сигарету. Она крутанулась в воздухе и попала в угол какого-то железа, брызнув маленьким салютом искр. Да уж, иногда воспоминания нахлынут не совсем в радость. Но на вопрос, что же, собственно, я здесь делаю, ответить мне не удалось. Где-то наверху грохнуло, полетели осколки и битый камень, я перекатилась и выставила глок, сканируя переднюю стену здания. Из окна на третьем этаже выплывало характерное пороховое облако, а затем, я от неожиданности чуть не пустила струю (свинца, конечно), с треском и ускорением, достойным хорошего гоночного болида, вылетело непонятное тело, в лохмотьях, перепоясанное полупустой пулеметной лентой и странной головой. Оно грохнулся недалеко от меня, угодив ногами в пустой контейнер, и смешно повисло, ногами внутрь, остальным наружу. Я подошла к нему и поняла, почему голова показалась мне такой странной. Она висела, разрезанная сзади через позвоночник, на остатках гортани. Ох уж мне эти горячие бедуины. - Э, сабака. Он там цэлый склад замутыл, засаду то эсть. Но я эго нашел, – бедуин подошел сзади и хлопнул меня по плечу. - Вот, кстати, прыгодытса. Он бросил в пыль несколько коротких китайских гранатометов.
- Слушай, а мне всегда казалось, что вы как-то по другому режете врагам горло, от уха до уха, что ли? - Этот сабака нэ враг. Он хужэ, – бедуин резко развернулся и сбил сапогом свисающую голову. Она с легким шлепком оторвалась от окровавленных ошметков и влетела в стену. Метрах в тридцати от нас. Я удивленно посмотрела на горячего парня и подумала, что он вполне мог бы обходиться и без оружия, или составить гордость лиги чемпионов по футболу. Головами.
- Нычего, парарвемся! – он растянул зубы, подмигнул мне, затем достал из-за спины нормальный такой армейский тесак и что-то вырезал из шеи трупака. Ну, это уже вообще, тоже мне, охотники за головами. Я потрясла его за плечо. - Эй, чувак, ты чего? Он же уже труп, твою мать! Бедуин повернулся, держа в окровавленной ладони что-то, по виду напоминающее кровоточащего новорожденного носорога, только в соответствующих пропорциях, конечно. - Вот черт! - я отшатнулась и чуть не грохнулась в лужу битума, вытекающую из контейнера с распотрошенным телом. Бедуин улыбнулся и быстрыми движениями очистил предмет – оказавшийся небольшим сочлением спинного мозга, позвонков на пять. Он еще раз протер кость и, завернув в какую-то то ли пленку, то ли пластиковую сетку, засунул в рюкзак. - Вот, на пару дарог хватыт. Ладно, хорош тормазыт, давай, врэмя, – он посмотрел на браслет – плотное кольцо прорезиненного пластика, потом залез на перевернутый броневик, просканил вокруг и махнул рукой по солнцу. - Туда, – затем спрыгнул с другой стороны и легко исчез за какими-то обломками. - Эй, как тебя! Бедуин! – я неуклюже побежала в его сторону, вдавив ботинком в расщелину расколотого блока какую то пискнувшую гадость. Наверное, крыса… *** - Слушай, а где тот, второй? – мы спускались по хрупкой железной лестнице вентшахты, ввинчивающейся вглубь очередных, почти стандартных развалин. Спина араба маячила внизу, то и дело скрываясь в темноте очередного витка, освещенного слабыми лампами в решетках. После перестрелки он стал менее разговорчив, отдал мне мой подсумок и только время от времени глухо кашлял, сплевывая куски коричневой слизи. - Да памалчы ты, – он спрыгнул с последней ступени в слой жидкости, судя по звуку, поскольку тусклые лампы кончились метрах в десяти наверх, и только тончайший слой интуиции помогал мне… Я сорвалась на скользком, и, пролетев хитрую траекторию, спиной вошла в зловоние в жидком виде, вода поднялась вокруг моего тела, и я почувствовала между губ кисловатый привкус с превышенным сероводородным содержанием. Вскакивая, в основном на волне отборного искреннего мата, я влетела прямо в подбородок захохотавшего бедуина. Судя по тому, что меня отбросило, как спортивную грушу обратно в пол и за несколько сантиметров до ожидаемого спиной, и всеми сенсорами моего организма, направленными на изворотливость кошки, удара, что-то плотное схватило мое судорожное запястье и рвануло вверх, поставив на ноги – можно было решить только одно – бедуин видел в темноте. Пока он, чертыхнувшись своей гортанной бессвязью, отталкивал меня спиной в стену, я вдруг почувствовала его пальцы на правом виске, и тут же, почти тактильно, проявился след од лестницы, разгорающийся в инверсное излучение. Через пару секунд он ржал, как сумасшедший, а я с удивлением разглядывала бесконечное инфракрасное излучение, стараясь не соскользнуть с парапета, на который меня взгромоздил бедуин. Тоннель уходил в обе стороны, разделенный в средней части полосой бетона, по которой мог идти один человек. Мы стояли на боковом уровне, более широком и, вероятно, предназначенным для обходчиков, ну, когда они еще были. Стены свода были каменные, на уровень пояса. Выше камень переходил в сваренные вплотную стальные прутья, проходящие аркой до противоположной стены. Я посмотрела вниз – блики воды в инфре накатили мою память на планктон в теплом южном море, как я ночью садилась с головой в теплую, почти горячую воду, упираясь в гладкие круглые камни, а микроорганика разлеталась по объемному контуру тела распадающейся светящейся кожей. Я не удержалась, и бросила в плескающийся жидкий слой пулю слюны – она впилась в переливание цветовых полос, возбудив активность вокруг точки попадания, и погасла… Уже когда мы уходили вглубь тоннеля, а бедуин колотил стволом автомата по решеткам, бормоча мотив, я подумала, что, вообще-то никогда не то что не была на море, но даже и слышала о нем меньше, чем об анестетическом действии пороха, да и планктон был для меня архаизмом или мертвым словом – но я настолько ясно ощущала в себе остаточную память того погружения, что могла передать каждое обволакивающее движение теплой светящейся ночной воды с пропорцией йода и соли даже пальцами… - Ай, ты чэго, красывайя. Пагады, дайдом да мэста и тагда… - я отдернула пальцы от его влажной лопатки, торчащей сквозь срезы свитера, и зло всадила кулаком в прутья стены. Сначала незаметно, перерастая в дрожащую вибрацию стена загудела и вдруг один из прутьев, прямо перед бедуином, с треском сорвал нижнюю сварку и, сжавшись в еще более узкое полукольцо, сшиб его ударом, от которого селезенка, не будь на нем жилета, просто вылетела бы сквозь ребра. Бедуин отлетел в центр тоннеля, ухватился за поперечную балку и, подтянувшись, спрыгнул в разделительный борт. Я стояла и тупо смотрела на прутья, которые с дикой смесью инверсного хлыста и хруста один за другим срывались с нижней сварки, скручиваясь в чудовищные ресницы открывающегося гигантского глаза… - Давайгоуквыкли, джамп, тваю мат! Скорее интуитивно, попав под реальный испуг в крике бедуина, я оттолкнулась от скользкого угла в сторону его мерцающего тела. Очередной прут с треском свернулся за моей спиной, почти зацепив за жилет. Бедуин поймал меня левой рукой и, пустив в развороте две гранаты из подствольника, ломанулся в глубь тоннеля. Грохот расколол мою голову на самостоятельные лобные доли, и яркая вспышка осветила глянцевую воду и визжащий ковер, переползающий каменное основание стены и стекающий в горящую воду. Твою мать! Вот это крысы! Бедуин, уже на бегу, пустил еще одну гранату и, оттолкнувшись, перепрыгнул на правую сторону. Еще один взрыв догнал нас горячей волной удара и запахом горящего биологического материала. - А! Твая мать! – бронежилет бедуина пульсировал помпой, он опустил меня на бетон (я только сейчас поняла, что все это время он бежал, прижав меня к груди и держа на весу) и, чуть не оторвав затвор от калаша, стал поливать свинцом мерцающий в огне тоннель. Я зажала голову руками и присела на корточки. Куски камня отлетали от стен не хуже цельнометаллических жилетов в его обойме. - Хватит!!! – Я схватила его за плечи и попыталась потрясти. Бедуин не сдвинулся ни на сантиметр, но палец с курка убрал. Я схватила его калаш за дуло и потянула на себя. Дым из ствола смешался с запахом моей кожи, прилипшей к раскаленному металлу. Звенящая тишина упала как удар помпы, только горячий воздух с хрипом прокачивался легкими бедуина. - Крысы, плохо. Очэн, – он был испуган и истекал потом, его серое в инфре лицо просто полыхало тепловыми пятнами. Странно, крысы, конечно, не самое приятное проявление жизнеформы, но чтобы вот так, с паникой, зашкаливающей до безумия… Впрочем, у всех есть свои слабости… - Сюда, – бедуин свернул в едва заметный аппендикс, кончающийся массивной стальной дверью с двумя запорными рычагами. Похоже, старое бомбоубежище, одно из тысяч, расползшихся под верхней плоскостью города сложной сетью нор. Бедуин провернул рычаги и толкнул многотонный кусок металла внутрь. Мы вошли в коридор, ярко освещенный галогеном в трубках, тянущихся вдоль обоих верхних углов, и уходящий прямой квадратной шахтой под небольшим уклоном. Я вырубила инфру. Зеленый ствол, стандартный ракетный бункер. Перепады - каждые двадцать метров блокираторы. По полу двойная разделительная флуоресцентная полоса синего. Видимо, чуваки, которые простраивали этот дизайн, нормально сидели на три-играх от первого лица. Мне, например, пришел в память «дюк нюкем». Может, это старая игруха племянника, к которому количество лет назад вертел руль от вокзала за город двенадцать с половиной часов вернувшийся из рейса пилот, еще с сохранением вкуса влагалищной влаги младшей стюардессы, тонкой полячки, стонущей чуть громче своих реальных ощущений, но ему было наплевать, поскольку время от автопилота до захода к прямой номер двадцать в обрамлении мерцающих огней лимитировано. И вот, выезжая из города, он вспоминает, что у сестры уже подрос парень и тормозит у супермаркета, где в отделе игр стоит рекламный щит с белобрысым парнем с венооплетными мышечными массами по всему телу и с многоствольным пулеметом и с ногой в тяжелом сапоге на голове поверженной рептилии и спрашивает у продавца – это типа оригинальный продукт? Я то знаю, все эти пиратские копии, которые ломают компьютеры и вообще, парень, я плачу налоги и хочу реального продукта. Что вы, мастэр, это именно то, что надо! С жаром говорит кореец и выкладывает на стекло прилавка коробку с такой же картинкой, как и на щите. Вот, посмотрите, сертификаты и голограммы. Ну, и второй пилот отстегивает бабла и уходит с пиратской копией игры и довольно выруливает со стоянки… Странно, но эта картинка прокручивается в моей памяти как сон, или забытое давно, но вдруг всплывшее из того, что было раньше, хотя я совершенно точно знаю, что ничего такого в моей реальности быть не могло. Вот, кстати, еще одна ошибка, или выравнивание информации. Кто видел стегозавра? Не в музейных файлах и не по кальцию, налипшему на стальной каркас, время и восприятие в зоозонах музейных домов?. Только простроенные модели по каналам национальной географии? Но определенно, что теплокровное или ящерицей греющееся на солнце животное создает кучу вопросов, которые, за неимением альтернативы, диктуют, мать их, антропологи, создавая единственно правильные, по их мнению, формы доисторической жизни. Так и здесь – я понятия не имею, как выглядели аркадные игры три сотни лет сзади, но голова моя относит этот вопрос именно к тому, что видели померкшие к утру подростки с красными глазами, сливая взгляд с монитора на светлеющее сквозь жалюзи небо. Это гораздо позже, возможно, и внесли в реестр игорной системы временной лимит до определенного возраста, когда все компы уже подключили к общему энергоснабжению. А до того подростки, сжигая очередную модель или фраг, представляли себя именно в этом зеленом коридоре, сжимая глог и вдыхая отслаивающиеся урановые пластинки от взорванной на поверхности ядерной установки, такие красивые под увеличением и проедающие рак в глубину твоих костных клеток, казалось бы только виртуально, но, по мере погружения в эффект присутствия, голова принимала эти явления за чистую монету, поселяя в набор клеток еще одну, уже настоящую… Мы прошли несколько блоков и остановились у очередного, с заслоном, пересеченным диагональными желтыми прямыми. Бедуин положил палец на спусковое кольцо автомата и рванул блокиратор. Дверь поехала вверх, красный проблесковый маяк под потолком завращал полосы фильтрованного света и бедуин пронырнул под полуподнявшуюся стальную пластину толщиной, как мне показалось, не меньше метра. Я нагнулась и пролезла за ним, что было сделано достаточно вовремя. Дверь, остановившись на высоте моей груди, вдруг дернулась и со скрежетом рухнула вниз, пол под ногами отозвался вибрацией, чуть не скинувшей меня с ног. Вот скотина, хоть бы предупредил. В этом отделении было кромешно и воняло гарью, затхлостью, мокрым железом и электрическими разрядами. Слабый свет от простых ламп накаливания бросал по углам черное. Ну и видок, после идеального состояния предыдущих участков коридора этот выглядел просто удручающе. Вероятно, здесь был пожар или что- то подобное достаточной силы, что бы расплавить обшивку до скрытой изоляции, касками свисавшей со стен и потолка и оголить бетонный каркас пола. Я отодвинула ладонью растянутую стальную обмотку, спиралью свисавшую с потолка и пошла в степ за бедуином. Он, казалось, был насторожен, аккуратно обходя торчащие куски обшивки. - Эй, сматры, а там у нас кошка! – он повернулся ко мне, понизив голос. Вот еще новости, кошка. Хотя, я предпочла промолчать и ничему не удивляться. Бедуин отодрал здоровый кусок стали от стены, и запустил прокручивающимся мерцающим силуэтом в темноту тоннеля. Через две секунды я услышала визг сервомеханизмов и, как внезапный из пожарного броневика удар водомета по толпе демонстрантов, грохот пулеметов. Судя по жестяному, вращающемуся в цетре звука звону, скорострельность охранных пушек не давала железной пластине упасть на пол, пока от нее не осталось только взвешенное вещество стальной оплавленной пыли. Бедуин, прямо в мое ухо, заорал, нарываясь явно на комплимент и восхищение. - Крута! Скажы!! Да уж, охереть, – я потрясла головой, стараясь подавить остатки звона в ушах.

*** - Ты чего маску то не сняла, здесь фон нормальный, – негр сидел за тяжелым хромированным хирургическим столом. Перед ним стоял полуразобранный авиационный пулемет. Негр покрывал его матовую поверхность масляным спреем из баллончика. Он поднял на меня взгляд, и я увидела, что его глаза - рубиновые, с легким мерцанием. Вот почему он не носил защиту на сетчатку – я знала подобные нанотактильные протезные разработки, русские, кажется, но видела впервые. Зрелище, прямо скажем, демоническое, не для слабонервных… - А так он, это… - я кивнула в сторону бедуина…И почувствовала едва уловимый сладковатый запах. К нему быстро привыкаешь в местах массовых катастроф и захоронений. - Араб-то? Да он у нас вообще ее не снимает! – негр рассмеялся и слоящийся дым из его, казалось, потухшей сигары, растекся, замерцав сквозь пепел точкой накаливания. Полтора сантиметра серого сорвались и упали очертаниями маленькой австралии на цинк, почти слившись с поверхностью, отчего возникло ощущение, что смотришь с орбиты на фантастическую замерзшую планету, исчерченную циклонами и ледниковыми трещинами. Я оттянула тугой пластик с висков, и горячие струи пота, собравшегося в накопителях конденсаторов, стекли по шее и растворились в спине. Я бросила маску на стол и уставилась на негра. Араб уселся куда-то в угол на кучу проводов и шлангов и раскалился в зубы. - Ну, чего. Давай к делу, – негр поставил баллончик и вытер руки какой-то ветошью. – Ставки - от восьмидесяти, время лимитировано световой частью. Никаких навигаторов, никаких экстренных выходов, никакой помощи и никакой связи. Оружие – твое, но сможешь что-нибудь и подобрать, Араб тебе покажет. Ну, собственно, все вроде. Если вопросов нет, можем, в принципе, начать, – негр поднял надбровия, и по его рубиновым глазам пронеслись прозрачные тени электростатики. - Слушай, – я неуверенно облокотилась о край стола. – Честно говоря, я не совсем понимаю, о чем идет речь. Вернее, совсем не понимаю. Да и вас, ребята, я в первый раз вижу. Короче, что за дела и где я, и что это за сумасшедший бедуин и какого… - договорить я не успела. Тяжелый удар справа под легкие оборвал доступ воздуха к голосовым связкам, и я рухнула на цемент. Затем надо мной появилось лицо негра с гудящим светом в рубинах. Он поставил ногу мне на грудь и слегка крутанул титановую рифленую подошву. Пластины бронежилета вдавили сосок в ребра. Надо сказать, я никогда не связывала эрогенность сосков с возможностью болевых ощущений. При случае обязательно попробую. Негр наклонился ниже, с него струился запах табака и машинного масла. - Послушай, детка, – он растянул губы, и тугая коричневая капля шлепнулась рядом с моим лицом. – Я не знаю, что ты себе там придумала и вообще, с какого ты вздумала играть со мной, но я знаю, что ты отсюда не выйдешь кроме как по кускам, это в лучшем случае. Органы идут в этом сезоне очень даже неплохо. Да, Араб! – он повернулся в сторону бедуина, стоявшего рядом и вытряхивающего содержимое моего мешка на стол. - Нэ вопрос, уйдэт на раз! Негр рывком поднял меня на ноги и бросил на какой-то металлический ящик. Дыхание почти восстановилось, но качало нормально. - А теперь еще раз, что ты там говорила? – он уселся обратно за стол и закинул ноги в тяжелых сапогах наверх. - Слушайте, парни. Возможно, мы действительно имеем что-то общее, но я совершенно ничего не помню. По крайней мере, с того момента, когда этот взрыв, что ли… - я посмотрела на негра. Он крутил губами сигару и, насколько я могла понять по его оригинальному рельефу мимики, ни черта не доверял мне. Спустил ноги, вправил пружину в коробку пулемета и захлопнул крышку. Я уставилась в строенный, тускло блестящий ствол - Представляешь, что будет, если эта дура провернется хоть раз? – он положил палец на гашетку и чуть надавил. Три дула, стянутые кольцами, дернулись с металлическим щелчком, но вернулись на место. Я представила. - Хорошо, допустим, тебе отшибло взрывом память, и ты начисто срезалась с кварца. Допустим. Хотя я думаю, ты просто вдруг вспомнила о своей жопе и решила слиться на тормозах. Тогда тебе повезло, поскольку я не стану тебя мочить или пускать в рынок. Ты просто будешь играть дальше, как мы и договорились. Но есть и другой вариант, детка. Араб тебя просканит, и если в тебе есть жучок, или если ты окажешься в нашем списке агентов, или если ты любым другим образом решила влезть между моим делом – извини, тебя ждет, в некотором роде, полный демонтаж, – негр улыбнулся и кивнул бедуину, копавшемуся в моих вещах. - Ладно, перетяни ее пока, там видно будет.

Я поморщилась – толстый провод врезался в мои запястья горячей, моментально твердеющей смолой. На столе лежали мои шмотки – относительно, поскольку пока ни одну из вещей я не могла определить по классификации своей памяти. Несколько обойм к глогу – допустим. Пара срезанных - по виду кожа – гоночных перчаток. Декомпрессионные пластины к бронежилету. При виде их негр удивленно посмотрел на меня и взял одну пластину в руку. Его удивление – вполне понятно. Декомпрессионные пластины ценились на черном рынке более чем что либо еще, впрочем, их там вообще не было. О них ходили, в основном, только слухи. Это чисто армовская разработка, позволяющая не падать при прямом попадании цельнометаллической оболочки из калашникова с двадцати метров – хитрый как моя жизнь сплав и система сжатия, что ли… Не знаю. Негр покрутил ее в руках и поднес к глазам. - Смотри-ка, а девочка экипирована что надо, клеймо федерации! И это тоже не возвращает тебе памяти, а? – он посмотрел на меня коричневым лицом и бросил пластину в кучу. – Такие штуки, насколько я знаю, на деревьях не растут. Я молча покачала головой. Объяснять ему, что я прекрасно знаю, что это за ерунда, но совершенно не представляю, откуда все это в моем рюкзаке… Глупо… - Ладно, смотрим дальше. Так, – он выудил полупустую упаковку циклоподавителей. – Ну, это чисто женские штучки, нормально… Кстати, не требуется? – заржал. Фляга желтого полупрозрачного пластика, на треть пустая.
- Это что? – он потряс бутылкой, отвернул пробку и занюхал, тут же откинув руку в сторону и захлопнув пробку. По бункеру поплыл запах эфира. - Твою мать! Это еще зачем? – он кинул флягу бедуину, который, впрочем, не стал задаваться вопросом необходимости присутствия эфира в моем рюкзаке, а просто приник дыханием к быстроиспаряющимся слоям жидкости, призванной, в том числе, вентилировать мозг. Интересно, куда его вынесло? На бурные реки расплавленных городов или в ближайший по восприятию порнотрип? Скорее всего, он просто плавал в верхних слоях сознания, ну, знаете, там, где голубые слои смешиваются с искрящейся пульсацией командной строки по разверстке, и ты чувствуешь, что все окружение состоит из электричества разной плотности… - Ты посмотри, какая прелесть! – веселый нигер, все таки жаль, что их не зачистили в варианте немецкого развития, растянул зеленую майку с кроликом, обладающим длиннейшими ушами и наглейшей рожей с выдающимися передними резцами в морковь, старую прорезиненную футболку. - Дисней… - автоматически произнесла я и снова влетела в полярные отражения действительности. Что-то яркое, солнце, стекло… Пространство… Супермаркет, и я, толкающая тележку, загруженную банками с консервированными ананасами, повисая на ручке и скользя по блестящим плитам. Очередь к кассовой точке и мальчишка, спутником нарезающий круги вокруг очереди с пластиковым красным пистолетом в руке капитана Вселенной. Солнце отстреливало по его мягким волосам волнами. Он уставился на меня, прижав один глаз и целясь чуть пониже подбородка. Довольно неприятная цель, с точки восприятия цели, естественно. Он стоял, расставив ноги, и в нем было что то странное. Майка. Майка с кроликом, прорезиненная тонкая ткань с искрящейся новизной, как, впрочем, у каждого из стрелков его возраста. Но накатанное изображение на его майке не тиражировалось, по крайней мере, лет сто. Кролик. Багс Банни, и он был из эпохи не то что довоенной, а вообще, доисторической. Давно забытый, как и вся студия рисованных героев. Осколок прошлого, если банально. Как-то в пубертатном периоде я откопала его на дне какого-то глубокого и, видимо, по забывчивости или смерти провайдера, не стертого сайта по истории кино или подобной архивной туфты. Переползая с уровня на уровень и витая где-то в стандартных пространствах половой зрелости и первых маструбаций, я вдруг наткнулась на небольшую подборку смешных картинок с длинноухим кроликом, вечно разводящим глупого охотника и так проперлась, что распечатала парочку особо ржачных. Они висели на двери моей комнаты лет до шестнадцати. И вот теперь я встречаю Багса на майке какого то мальчишки, причем все это происходит с таким видом, что да, типа, мы выпускаем продукцию с символикой Уолта Диснея и с его героями, высшее качество, низкие цены, спешите… Негр повертел тишку в руках. Кусок головы зайца был обожжен, такое ощущение, что в майку, на уровне горлового выреза спереди, попал боевой направленный порох… Бедуин в углу зашелся кашлем и захохотал, разбрызгивая эфир испаряющимися в траектории каплями. Его носило по пространству разболтанной платой навигатора, слетающего с приборной панели падающего по каменистому склону в холодные воды залива красного форда с отключившемся бионосителем. С откоса за всем этим следит худощавая, прорезанная в серое рассветное небо фигура. Негр посмотрел на бедуина, но только швырнул жестянку, попавшую тому в маску и отлетевшую затихающим звуком в темноту. - Вот скотина, сколько ему говорю… Все в пустую. Ну ладно, – он достал из-под стола полупустую бутылку дэниэлса. Судя по этикетке, почти прозрачной от масла, содержимое вряд ли могло соответствовать лэйблу.
- Будем считать, что я тебе поверил и все такое, – он поднялся и подошел ко мне. От его толстенных, как столбы в подземке, ног несло кислым порохом и старым потом с характерной «аптекой» в выхлопе. Такой фон излучают торчки на стимуляторах. Он протянул, вполне дружелюбно, бутылку. - Глотни, взбодрит. Я была совершенно не расположена к возлияниям с этим порождением плохого вкуса автора уличных комиксов, но он поднес бутылку к моему рту и поднял. Струя смеси танкового залпа и взорванных песков под синим солнцем уже последнего сатурна, прожгла мой пищевод и вспышкой сжатого в петардах салюта вынеслась почти ощущаемой трехмерной волной сквозь все тело. Стало холодно. Пазл сложился. - Нормально? – он уже улыбался, такой отличный парень, немного помятый, как и все мы, в этой гребаной войне, но один из немногих, кому еще можно было доверять. Я находилась под защитой и среди своих. Лучи сквозь его рубиновые глаза ласкали мое лицо, он растянул провод с моих рук, посмотрел на обоженные ладони, которые почему-то больше не болели, даже наоборот, казались гладкими и затянутыми в лайку. Все вокруг, излучавшее электрический свет, приобрело мягкий защитный ореол. - Ну, вот и отлично. Это моя фишка, только быстро отпускает, – с этими словами я скорчилась, и меня вывернуло жгучим потоком прямо ему под ноги. Я сжала ладони и вскрикнула. Ожоги от ствола ссохлись, пока я сидела связанная, и теперь лопнули, брызнув лимфой. Коричневый бункер сжался в плотное, строго геометричное пространство. Но голова была нормальная, как будто прокаченная кислородом.
- Пришла в себя? Вот и нормально, – негр уселся на стол. – Короче, давай я тебе напомню, что, как ты хотела знать, происходит. И он рассказал мне, что – - ты, получается, игрок. Нашла нас через людей с побережья. Ради бога – хочешь играть – играй. Ты ставишь кэш, и мы ставим кэш. Твоя задача – пройти периметр за определенное время и дойти до установленной точки. Дойдешь – весь банк твой. Не дойдешь, ну, это может означать только две вещи – тебя порезали отморозки и еще то, что весь банк, - он глотнул из бутылки, - соответственно, мой. Теперь вспомнила? Но я ни черта не вспомнила. Какие отморозки? Вроде того, что стрелял в нас с бедуином? Или похуже? - Гаразда хуже! – бедуин, качаясь, опустился на цинк рядом с негром. Моя фляга с эфиром, амплитудившая в его руке, была абсолютно пуста, чего не скажешь о воздухе бункера – он уже процентов на двадцать, наверное, состоял из паров эфира. Полный торч. Интересно, как я в это ввязалась? - Короче, вот твоя карта, я снимаю с нее восемь косых и отдаю тебе. Все по базару, – негр провел карту по браслету со встроенным счетчиком и сунул кусок пластика мне в нагрудный карман. – Теперь, если мы утрясли все вопросы, ты выходишь наверх и двигаешь вот сюда, – он оторвал защиту с маленького кружка электроники и кристаллов и налепил на мое запястье. – Видишь зеленую точку? Держись ее. Маленький пульсирующий центр красного цвета на компасе, налепленном на мое запястье. Это, видимо, бункер, где мы находимся. Зеленая точка, дрожащая справа, вероятно, цель. Я посмотрела на негра. - Да, центр сольется, как только ты выйдешь на поверхность. Чтобы не было соблазна вернуться, – он рассмеялся и сплюнул в пол. – Ну что, поехали? - Нига! – Голос со стороны араба. – А это что? – он держал в руке допотопный магнитный носитель полустертого металлика по корпусу. – Вроде как кассета?.. Стандартная, для глубокого прошлого, кассета, японской, что ли, сборки. Негр подошел к столу и взял кассету в руку. - А это еще что? Или ты, надо полагать, не помнишь? – он повертел кассету перед глазами, но ни надписи, ни лэйбла изготовителя на прямоугольнике тонкого металла не было. Только полустертое серебристое напыление. - Нет. – Я развела руками, что еще? - Ну, это не большая проблема. Араб, принеси дешифратор, посмотрим, что нам от прошлого прибило… - негр вбил кассету ребром в цинк стола, запрыгнул на него и весело посмотрел на меня рубиновым сканом. Ну и дела. Еще и кассета какая-то. Мне все это начинало надоедать. Я достала из нагрудного кармана карту и поднесла к глазам. Просто кусок коричневого пластика с утолщением по одному ребру. - Да ладно тебе, я снял, как и договорились, восемь штук. Все путем. - Слушай, я вот по поводу амнезии, что ли, своей. Хоть как звать меня ты знаешь? Негр расхохотался и чуть не свалился со стола.
- Ну, ты даешь, тебе явно срезало по полной. Имен нет уже очень и очень давно, детка. Так что тебя никак не зовут! – он опять хохотнул и сделал нормальный закидон в горло из своей бутылки. Я отказалась. Пришел бедуин с каким то ящиком и поставил его на стол. Негр раскрыл ящик – дешифратор русской сборки с кислотными аккумуляторами, вытащил кристаллическую панель и положил кассету на резиновый «язык» загрузки. Сервомеханика задвинула кассету, и монитор просыпал по поверхности статику и снег. Негр пробежал пальцами по клаве, проматывая кассету, но сигнал оставался пустым – только снег и давление по кварцу. - Ничего не понимаю, – он легко всадил раскрытыми пальцами в стол. – Сигнал есть, но не расшифровывается ни в точку. Хотя эта дура считывает все существующие носители, – он еще раз прокрутил пленку, но ничего, кроме закрытого снега… И тогда я увидела… Сначала просто белый шум статики по расплывам кварца, потом толстые, уходящие над огромным лесом провода силовых линий, под свинцом, почти падающим в залив Тихого океана… Низкие, продавливающие звуком снег бомбардировщики над тундрой… Легкие штурмовые беспилотные катера сопровождения, оранжевыми шарами вспыхивающие над деревьями… Плоскости расколотого льда в вертикаль… Выбросы свободного метана, с закрытой орбиты воспринятые как начало боевых действий и флотилия реактивного сброса к земле… Я открыла глаза. Все, даже падающая из руки негра бутылка, имело свой вектор. По стенам бункера ползли сполохи, больше похожие на изморозь или беспроводной телефонный прием. Я посмотрела на свою руку и увидела чуть смещенную ударом лучевую кость в оплетении мерцающих планктоном электроволн. И я все вспомнила, хотя это не совсем верное определение тому, что встало в актив моей головы. Развернув в круге, так же прочерченном еще до моего движения, ногу, я всадила бедуину поперек маски ребром ботинка. Осколки инфростекла и черепной кости острым веером разлетелись по полукольцу, вонзившись в грудь и шею негра. Бедуин, точнее, его простроенное тело, не среагировав на скорость удара, остался стоять, его мозг, в аккуратной, и почти не нарушенной защитной оболочке, медленно свис на грудь, надламываясь каждым позвонком и постепенно наполняясь красной дымящейся жидкостью. Негр, пронзенный в сотне точек, тем не менее, успел поднять руку со штурмовиком и вжать в курок. Кстати, их не зря называют штурмовыми – на три заряда с кумулятивной темой. Прошибает с двадцати метров любую броню и то, что имело глупость оказаться внутри, превращается в полноценную самодостаточную взрывчатую среду с температурой горения… Впрочем, эти тонкости меня мало волновали в тот момент. Негр пустил гранату, которая с легким хрустом прошла сквозь так и не упавшего бедуина, разорвав его по ребрам, и прожгла дверь бункера, распылившись взрывом уже в следующем блоке. Если бы можно было отодрать оплавленные блокираторы, там было бы на что посмотреть… Я провернула глог и всадила нигеру в левый рубин. Месиво из серого вещества и рубиновой пыли брызнуло из его ополовиненной головы, и он рухнул тяжелой тушей на операционный стол, рядом с авиационной пушкой. Я подскочила к нему и, вдавив его обнажившуюся гортань, пощупала сквозь потоки крови пульс. Протянет секунд тридцать. - Где выход, ты, фраг черномазый! – я кричала ему прямо в лицо, но он только хрипел, исходя осколками зубов, кровью и слюной. Он приподнял правое веко и его имплант слабо засветился. - Он… нашел… нас… он… все-таки… уже… здесь… и… и… никому… не… не… спастись… - это, само собой, относительный перевод его хрипа. Я посмотрела на запястье – по кристаллическому монитору мельтешило не меньше десятка зеленых точек. - Кто нашел? Где выход наверх, ты говорил, что выход отсюда..! – в этот момент я услышала реактивное вибрирующее направление и бункер сотрясся градусов на шесть. Вот дерьмо. Я соскочила с негра, схватила пулемет за влажное от крови цевье и кинулась в сторону решетки, откуда бедуин притащил дешифратор. Хоть какой то шанс. Решетка поддалась и отлетела, открыв, вероятно, вентиляционную шахту, уходящую круто вниз и содрогаемую уже близкой бомбежкой. Обычно в такие моменты человек перестает думать, предоставляя инстинктам выносить его на пределах сквозь кольца огня, через блокпосты, срываться со скользкого парапета в двух сотнях от реки, подсознательно зная, что высоковольтные струны, отрубленные от общего питания вот уже несколько лет, самортизируют и ты сможешь доплыть до баржи с парой сломанных ребер и ключицей. Прошибать витрину аптеки прямо на свет патрульных машин, никак не ожидающих осколочного потока и нырять под горящий грузовой, надеясь, что цистерны рванут не раньше, чем раскаленный металл пронесется над твоими руками, вжимающими голову в гравий. Я натянула шлем, врубила ночное зрение и, сорвав с нижней части раскоряченного и препарированного бедуина пару гранат, нырнула в узкую шахту. Все-таки жаль, я так и не узнаю, как он вышибал свой драгс из спинномозговой жидкости. Да и черт с ним. Я вдавила чеку и швырнула гранату в бункер, пытаясь ускорить свое движение по визжащему металлу. Что, впрочем, не уберегло меня от взрывной волны. Сначала нормально так шарахнуло и я, прыгнув вперед, горячей волной, тоже мне, серфер, влетела в резко оборвавшееся в величину пустоты пространство… …Потом я открыла глаза и увидела его. Призрак покачивался в инфракрасном дрожании, уставившись на меня пустыми глазницами. Я попыталась сесть и впечаталась рукой во что-то, легко расползшееся между пальцами. Я посмотрела вниз, и меня вывернуло насквозь. Чья-то голова, точнее, одна треть от нее, полуразложившаяся в таком же слое кусков всевозможных тел и голов с полустянутой кожей. Видимо, это и есть то, что они назвали худшим возможным. Я оттолкнула торчащее передо мной тело и сползла с кучи трупаков. Странно, если все это простроено, то весьма и весьма качественно. Запашок, надо сказать, был отменным. Но, к счастью, весь этой трупный майдан быстро закончился, и я попала действительно в вентшахту, судя по мерному гудению и едва заметному движению воздуха в сторону от меня и кучи цифрового дохлого мяса. Я настроила приближение и увидела угол стены с едва заметным свечением по грани, метрах в сорока. Дойдя до угла, я осторожно выглянула за выщербленный цементный изгиб стены. Так и есть – здоровый агрегат нагнетал воздух в шахту с перепадом в минут двадцать. Средних размеров кулер в стальном ящике, установленном на огромные пружины подавления вибрации и растянутый к стенам балками. Пространство между стенами шахты и агрегатом было затянуто стальной сеткой. Ничего проще. Я отключила инфру и подошла к вентилятору, в этот момент вытягивающему столб зловония наружу, в сторону каких-то серых, вздыбленных пылью полосам, уходящим в такое же серое небо. Я прижалась к решетке и посмотрела на запястье. Зеленые точки скучковались сзади относительно меня, то есть они пробиваются по бункерам. Я не знала, кто это может быть, но после того скана у дешифратора что-то говорило мне, что держаться от них лучше подальше, да и развязка, в смысле осознание происходящего, так сказать, не за горами. Я вытащила последнюю гранату, перевела в позицию максимального вакуумного поражения, вдавила замедлитель, аккуратно положила между дрожащих виброподавителей под вентилятором и отбежала обратно, за угол, присев и закрыв голову руками. Интересно, кому, какому маньяку потребовалось простраивать настолько идеальный саморазрушающийся блок, где даже виртуальное тело, разлагаясь, выделяло ферменты запаха. Пришла на ум древняя бундесовая команда с похожим названием, но замедлитель взрывчатки прошел свой круг и гудящий огненным распадом волновой поток пронесся мимо меня, на долю обгоняя грохот скалываемых пластов бетона и явно попортив дислокацию мертвечины у ствола шахты.
Я подождала примерно пару долгих минут и вылезла из кокона цементной крошки и мокрого песка. Агрегат вынесло метров на триста, я даже глазам не поверила и отвлеклась, поняв это по горячему жалу в правом бедре. Стреляли из раскуроченных остовов пары боингов по левой стороне взлетного поля. Это действительно оказались взлетные полосы. Я крутанула в воздухе тело и, падая, рванула рычаг досыла патрона авиапушки. Спасибо негру, тяжесть ее оправдывала себя на все сто. Первой же очередью меня отнесло по пыльной полосе метров на десять, но те, кто прятался за исковерканными лайнерами, заткнулись. По крайней мере, на время. Грохот свистящих хрен знает какого калибра кусков стали, как пилой разнесших хвост первому самолету, откуда вылетел затянутый в камуфляж носитель, на ходу распадаясь на части тела, красиво кровью сворачиваясь в пыль, расколол визуальное молчание заброшенного поля. Я осмотрелась в долю секунды. По правой стороне, в полукилометре от меня, виднелись какие-то развалины и, чуть ближе, допотопный заправочный автобус. Я посмотрела на компас и не удивилась. Зеленая точка цели совпадала с ним.
В принципе, пробежать пять сотен метров, пусть и в облегченном бронежилете, пусть и с сорокакилограммовым авиационной пулеметом, пусть и с пулей в ноге – вполне возможно. Не на рекорд, конечно, который сделала в резине южной последней олимпиады эта представительница негроидной расы, затянутая в черно-желтый латекс, так, что понять на скорости где тело, а где униформа было сложновато и дико возбуждало, но все же минут за пять было реально. Но. Всегда появляются эти «но», которые всеми силами и всем вооружением стараются тебе помешать. Я пустила гранату из глога – не то, конечно, что штурмовик негра, но все же, в сторону развалин самолетов и рванула по прямой примерно с такой же скоростью. Граната шарахнула в паре метров от бывших красавцев авиаперевозок и создала скорее свето-шумовое воздействие на психику, хотя, кто стремился разнести мое цифровое мясо в фарш? Я понятия не имела, есть ли у них вообще психика. Когда оранжевый шар осел вместе с пылью, я была на половине пути к автобусу и интуитивно упала, перекатившись. На этот раз вовремя. Над головой просвистело целое осиное гнездо. Я пустила очередь из пулемета в приближающиеся перебежками фигуры в камуфляже, и пару из них вроде как разметало в мясо. На вид обычный спецназ в масках и с автоматами русского изобретения. Я посмотрела в сторону автобуса, отбросила тяжелую пушку и рванула… Кусок правого бицепса ожоговой плеткой… Касательная по шее… Все нормально, пока держу себя в руках, немного тоскуя по тем временам, которые мне какой-то, найду – убъю медленно, умник вычистил из памяти и заменил на игры в патриотов… Красное покрытие автобуса уже нависало, перфорируясь со скоростью дождя, допотопная алюминиевая ручка, странный логотип авиакомпании – ель, схематичная, как на топографических картах, в кольце надписи, резиновые швы по ребрам двери… И в этот момент меня подрезало. Раскаленная пчела впилась между пластин, где-то в районе правого легкого или печени. Я задохнулась и рухнула в темноту и горячий бетон, уже не почувствовав разбитой брови… Мгновение отключки всегда кажется вечностью. Я перевернулась на левую сторону. Сквозь пыль треснувшей маски я увидела подбегавшего ко мне тяжелыми прыгающими шагами арма, пыль брызгала из-под его ботинок. Он был уверен, что я уже в сказке, и поэтому не стрелял, просто держа ствол в мою сторону. Идиот. Я закрыла глаза, представила черный круг и появление в его центре белого, заполняющего черное на белое, и рванула в белое. Арм явно не ожидал от меня скорости, какой бы то ни было, он просто остановился, как будто наткнувшись на невидимую преграду. Я почти в упор всадила ему в лицо, разлетевшееся всей этой дрянью, что внутри черепа, отбросила бессмысленный уже глог и прыгнула к автобусу, падая и надеясь, что дверь открывается на меня. Наивность из детской Алисы – двери достаточно открыться, что бы… Я последними силами рванула ручку двери, открывающейся внутрь. Почему-то возникли кадры из древней анимации, где глупый охотник всеми руками и ногами тянет дверь на себя, до бешенства, а веселый кролик, хрустя каротином, легко толкает ее и оказывается героем. Все это пролетело в долю секунды, и я уже начинала чувствовать родство к тем частям тел в вентиляционной шахте, но все мои мысли вылетели чудовищным, наверняка перемолотившим мне ребра, ударом в спину залпом из стволов десяти, не меньше. Ударная сила подняла меня и просто вбила в дверь, распахнувшуюся в черноту конечной станции… *** Под исчисления переработанной нефти, уже сползшей жидкокрисстальной полосой почти до границы шкалы, я свернул на ветку грубо уложенных плит, промял несколько метров жимолости, дико заросшей по краям бетонки, и въехал на растресканный всем этим солнцем, которое уже давно не опускалось ниже далеких гор… …цвета гранитных плит подземки, забитой мясом и соскальзывающими с рельс электрическими сполохами, когда колеса поезда проворачиваются перед станцией, и ты стоишь во все широко внутрь глаза на эти отстреливающие куски стали, не долетающие и остывающие, оставляя не завершенным дуговой трек, и ты простраиваешь закрытыми глазами этот потенциальный вектор, или цель, возможного попадания … …асфальтовый плац придорожной закусочной. Зеленая гофрированная жесть навеса над пыльной витриной, пулевая перфорация через водосток в пенобетон стены. - Эй, есть кто? – я закрыл за собой пыльную стеклянную дверь с полустершимся игуанами, кусающими друг другу хвосты. Медные индуистские трубки с цветными лохмотьями, подвешенные перед дверью, легко покачивались, задевая стертые округлые грани средним, уходящим в себя звоном, или проходили мимо по круговой траектории, отскакивая надтреснутым точечным звуком. Я поймал их в руку и остановил.
- Мне бы топлива и бухла! Плачу наличными! – вообще-то я не имею привычки кричать в пустой бар сквозь звон придорожной горячей волны, предпочитая подойти к стойке, потереть задницей табурет, снять пыль пальцем со спутниковой фотографии штата в рамке на стене, усесться за столик, задрав ноги и, пересыпая сахар внутри стеклянного шара с наконечником, похожим на ветеринарную иглу, немного поиграть в пустыню, толкнуть глухое старинное радио у стены, пару раз кашлянуть и уже после этого стрелять.
Но, тем не менее, плетеная из скрученных алюминиевых полумесяцев, простыми ножницами по металлу срезанных с пустых к-кольных банок и нанизанных на хирургический шелк циновка колыхнулась, как туча мальков, когда ты стоишь на мостике в парке, роняя пепел уносящимся против течения потоком воздуха… Карлик, точнее, сначала его нелепая ковбойская шляпа цветом синего под брюхом миномета в секунду глухоты после выстрела неба выползла из-за прилавка. Это когда я мысленно разглядывал уже седьмую от окна портретную фотографию, где чувак в оранжевом шахтерском шлеме, шириной улыбки чуть ли не во весь прямоугольник, целится из пустого дробовика в камеру. Я бы еще провел пальцем по частицам пыли, и стекло легко бы поддалось, треснув паутиной. - Это моя телка, приятель, – астма, которая не убивает. Хрип, похожий на сбитый старым модулятором голос. После войны, когда иприт уже признали ОВ, некоторым было поздно думать о нежной слизи, что позволяет назвать корову коровой, а сбитый по директории файл – багом, однако, мир был бы недостаточен без точек попадания. Читай – неудачников. Помню, видел кассету, старую, где показывали первые испытания ядерной. Веришь? Оборжался. Короче, распад, вспышка, гриб и несколько тысяч солдат как по команде поворачивают головы в сторону ядра. До сих пор не пойму, что это было. Возможно, шоу бизнес.
Для начала я подумал, что карлик просто выжил из ума, хотя, на этой трассе легкий маразм, возможно, лучшее средство от серых бесконечных пространств со вшрамленным поперек бетоном, несущим только ночью тяжелую технику, вливающую вибрацию под полотно дороги и под зеленое строение бара и заставляющую твой стакан игриво приподнимать нижний, немного оплавленный при сборке край. Но потом я отпустил медные трубки, отозвавшиеся звоном и колыханием, и сделал шаг вперед. Карлик стянул шляпу, положил ее на стойку и выполз ближе, полосы свернутого металла волной сошлись за его спиной. Гибкий датчик, дрожащий у сонной артерии, чуть выше, под скулой. Значит, все-таки жертва. - Я говорю, что это моя телка, чувак, ты посмотри внимательно, и поменьше похотливости, - прохрипел модулятор. Вторую руку парень держал глубже, за стойкой.

Действительно, в моем представленном варианте дробовик сжимала девушка, женщина лет тридцати. И желтая шахтерская каска с разбитым фонарем была для нее явно игрой. Но в кафе не было ни одной фотографии, ни под стеклом, ни просто, трепещущим пожелтевшей доступом памяти. Ручаюсь, в этой дыре нет даже меню. Но телка, тем не менее, была. В моем сознании. И этот полусобранный говорит, что это его телка. Наглость беспредельная, да ладно, мне, по большому счету, насрать, чья эта телка. - Приятель, - что-то колыхнулось вокруг моих слов, вокруг выходящего в пространство звука, что-то похожее на сигаретное облачко дыма из кристаллов светящейся соли, расползающееся по частоте звучания, как в трехмерном эквалайзере. – Приятель, я просто хотел засадить рюмку-другую да коню овса подсыпать, – моя улыбка должна была расплавить стекло, хотя и так жара была… В аду прохладней. Я поднял глаза на зависший лопастями вентилятор под потолком и принял свою участь. – Слышишь, Старик, наличные… - Лучше карту, – он целиком выполз из-за стойки. Естественно, в левой руке он сжимал дробовик. – Не вопрос, садись, пей, – он поставил пушку за стойку. – Ходят тут всякие, вот, предохраняюсь, – я понимающе кивнул и вбил в горло стопарь текилы. – А по поводу, как вы, сударь, изволили выразиться, овса и коня, тут уж, увы, - он простер пухлую руку в белоснежном, как лебеди, если смотреть на них с чугунного моста графа на рассвете, в сторону окна, - недобор нынче, только сено. Только я не знаю, станет ли ваш красавец вертеть мордой перед этими излишками хлебопроизводства. Я медленно поставил стопку на стол и посмотрел в окно. Там стоял красавец коричневого цвета, с подпругой и дорогим, испанской выделки седлом. Толстячок с блеском по лысине усердно наяривал его щеткой, что хвостатому явно нравилось. Он фыркал и вообще вел себя в высшей степени аристократично.
Дубовая, грубой отделки стойка, до блеска вытертая локтями посетителей – переселенцев, бродяг и не пойми кого еще, мои локти на ней, затянутые в дорожную кожаную куртку, эфес, неудобно прижатый к тазовой кости. Я поднял глаза. В надраенном медном зеркале позади трактирщика появилась проштампованная явно не из грязных кровей рожа. Бородка, кудри, небритость и пыльный кружевной воротник. Я отсалютовал своему отражению очередной кружкой вина, чересчур крепкого, чтобы держаться седла. Но слишком соблазнительного, чтобы дать ему отказ. Вообще, вся эта атмосфера, шорох кур во дворе, скрип деревянных лавок, запах масла и перегонного вискаря, все это так и толкало к следующей фразе- - Месье желает снять комнату? – о боги, черт бы меня продрал. Я поднял бокал и уставился. Тончайшее, но многослойное скрывало желанное, но недоступное. В узкие глазные шахты лучше не соваться, но я скользнул по ним и понесся по вращающимся ледяным трекам… До точки кипения. Красное из бокала протекло внешней стороной горла и остановилось в ямочке между ключиц. Китаянка захихикала и убежала. - Откуда у вас косые? Карлик тер стойку по пластику и молчал все это время. - Вы имеете ввиду клонирование галлюцинаций? – он вздохнул. – Это, к сожалению, запрещено законом. Но я могу дать вам адрес, – и он поднял на меня голубые глаза пятнадцатилетнего подростка. И протянул идеальный квадрат белоснежного цвета. Идеальный чистотой и поверхностью. – В инфре, вы понимаете… - он улыбнулся гнилыми зубами и подлил еще текилы в мою круглую.
- Так я смогу залить тачку? – я сунул карточку, пластик, в задний карман и выпил. - Октана нет, но старый добрый бензин я смогу вам предоставить. Марка, насколько я могу судить по вашему немецкому другу, - он облизал глазами сквозь пыль витрины незакрытые передние в напылении фары и часть капота моего бимера, - роли не играет. Ваша бомба переварит и чистую нефть… - Да, конечно. Но я не хотел бы перенапрягать ее фильтры. Это как женщина, которую ты знаешь сотню лет (меня понесло), еще со школы, когда она выбила тебе передний зуб кроссовом на пробежке, и ты стоял, стекая кровью по губам, глядя в ее сторону, ограниченную удаляющимся сине-белым латексом, а потом ты разрывался, поскольку первое всегда приходит впервые, рвал утро в серые клочья, торчал у ее балкона, в простреливающим весь адреналин в твоей крови кропящем осеннем утре. Потом вы росли дальше, все складывалось в пазл... Ну, и вечерина, ликер, слишком липкий, руки, слишком дрожащие… И вот ты встречаешь ее лет через пятнадцать. Ты на лавэ, она, похоже, тоже - менеджер по интерсвязи – короче, жизнь удалась. И ты приглашаешь ее в бар, что ли, вспомнить бетонные плиты за домом и выпускной вечер, когда разбился фэйворит всей школы, забивший на жизнь раньше, чем на учебу, хотя, это и к лучшему. Валгалла все же не загаженные плацы островной зоны.… И вы садитесь за стойку, договорившись, что пить будете, как в детстве – количество версус качество. И скажи мне, у тебя поднимется рука плеснуть ей тростниковой водки? – я расхохотался и чуть не слетел с табурета, успев засадить очередную золотую.
Карлик улыбнулся и взял карту. Я только сейчас успел разглядеть, что на ней не было ничего, даже перфорации. Только коричневый сглаженный прямоугольник с утолщением по одному ребру. - Тачка в порядке, ты, я виз-жу, тож-зе, – он дернул веком и подогнул модулятор, отчего голос расслоился, и жужжащие звуки слились в тонкий гул. Карлик врезал карту в считывающий скан и протянул ее мне, сжимая моделью планера указательным и средним. Я покачал головой, когда типа все дела сделаны, развел руками и, пробормотав «Спасибо, все очень мило», решил слезть… - Слушай, все нормально? В смысле, я уважаю твои права на эту дорогу, и я уважаю тебя, но, может, откатим тачку на законные пятьдесят ярдов? – карлик понемногу расплывался в свою гнилую улыбку. Эти долбанные пять сотен – если ты будешь отлизывать своей телке за рулем ближе, чем за пятьдесят ярдов до ближайшего бара, а она будет орать от твоего языка, пропитанного до центрального нерва золотой текилой или просто авиационным спиртом и вы срежете в скошенный кювет и вас заметут – то, стопудово, эту забегаловку снесут, топливо с заправки скачают, а владельцу впаяют запрет на родственные виды деятельности сроком на… Дальнейшие кодексовые познания меня не касались, и я просто сказал, пытаясь не соскользнуть с кожзаменителя: - Расслабься, и просто влей мне еще текилы, но в бокал, и аккуратно. А сверху, по ножу, наплыви белком. Сухой табаски на полпальца – и мы в расчете. Моя девочка на автопилоте. Пока белок раскручивался спиралью под красным небом в золотом океане олмеги, я воткнул глаза в хлоридную плоскость, карту местности, шириной в полтора метра, привинченную к стойке и исцарапанную спиралями стаканов. Знаете, такие здоровые цветные куски плексигласа с тем или иным районом, в цвете, со стрелками перепадов уровня, особо важными объектами ну, и с прочей дребеденью, отвечающей ландшафту пространства километров на шестьсот по округе. И все это ровное, но прозрачное, а место вашего пребывания обычно окрашено красным. Но каждый владелец подобного бара, так или иначе, старается выделиться, или пытается, хотя бы. Например, цинковая этикетка от местного пива, с пробки, отслаивающаяся с каждым превышением жары, или сквозная дыра дрелью, или гравированные щелочным маркером инициалы жены или любовника… Патология фантазии, по сути, не безгранична, но закольцована, а значит, безгранична. На карте карлика все было стандартно – просто красная стрелка в круге с надписью «вы здесь» и две игуаны… - А, ну т-тогда другое д-эло, – его модулятор отскакивал от сонки, когда давление прибывало. Он ловко впаял чистую пепельницу в поле растительности километрах в пятидесяти южнее пустой стеклянной корзинки для кислой соломки и, увидев мой взгляд, пояснил. – Посадки. Охранные. Там аэродром. Я посмотрел в исцарапанный пластик, но за зеленой петляющей топогусеницей смешанного леса увидел только желтое вытертое обозначение пустыни. – Аэродром охранный, закрытый. Я вам не говорил, но все равно, в любом случае, вам скажет это любой (кто? этот полупримат был первым за последние двадцать часов, с кем мои языковые познания совпали до уровня общения), так что, вот… - он протер сухой тряпкой полукруг по стойке.

*** Когда я уже оттянул термопоглощающую, под старину чернотой врезанную ручку моей малышки (и с каких пор я начал называть это немецкое чудовище малышкой?) и вошел падением в кресло, пытаясь простроить из асбестового полотна, окружающего сливные топливные баки на заправке в персидский ковер, голос сзади – - Я очень извиняюсь, но не могли бы вы вернуться? – я положил руку на пояс, как это делают ковбои в корпорации лиги «иствуда», но револьвера не обнаружил. Обернулся и увидел карлика, он поправлял шляпу, еще более отвратительную под плоским солнцем. - Небольшая помощь, извините, и я готов компенсировать ваше время вот этим, если, конечно, вы склонны разделять его материальность… Времени, я имею ввиду… - он на несколько сантиметров вытянул из черной глянцевой коробки непочатую бутылку квадратного золотого счастья с маской идола, вплавленной в центр, сверкнувшую в латуни уходящего солнца. - Ну, не вопрос, смотря, что с твоей машиной, приятель… - я очень медленно, как в западающих сумерках, хлопнул дверью и сменил курс, неожиданно рванув и оставив девятнадцать сантиметров возможному столкновению с обшарпанной топливной колонкой. Карлик явно обоссался, но коробку с текилой не выронил. - Кидай назад, – он аккуратно открыл заднюю дверь и положил коробку в прямоугольник поднятого подлокотника, разделяющего сидящих сзади пополам. - Нет, тут дело немного в другом, – он расправленной четырехпалой рукой протянул в сторону ангара. Ничего себе! Оказывается, у него еще и правый большой оттяпали, а я то и не заметил. Хотя все эти изыски неоправданных заявлений о неуязвимости плоти… Стоп, это уже комиксы… Жестяной рифель по конусу, за ним сполох (да простишь ты меня за лингводубли). Пустой палец на его перчатке заменял шов, грубый через край шов… Я впился в трек его взгляда и еще раз увидел стандартную полутрубу, тонкую, проложенную настоящим стекловолокном, жестянку метров на сорок в пески. Солнце за ними упадало в кварц, как в имбирь. Это как дать заложнику гранату без чеки. Сработает рефлекс - он скинет ее в скользящую пылью к садам инжира и айвы дорогу, или будет орать ртом в разорванный полумесяц… Я вразвалочку сполз с прогретого сидения, снова впаяв платформы… Карлик в своей выцветшей шляпе шел чуть впереди, я шел сзади, поддевая пустые, высохшие шкурки ящериц и пялился по сторонам. Чертова кукуруза, а я и не заметил ее за бензоколонкой. Она уходила вдаль полосой высохших початков, от задней стены ангара, повторяя его ширину, но только гораздо, гораздо дальше, чем могло себе позволить зрение. Такое ощущение, что стоит обернуться, и ты увидишь шелестящие шеренги пустых початков, с ненавистью остановившиеся возле черты – бетонной полосы в два метра глубиной, по которой двадцать лет назад проносились машины, и дети выходили сломать початок… Карлик навалился на металлическую дверь, и мы вошли в ангар. Более холодное, тенью с точками пробиваемого света пространство – грубо залитый бетон, даже без разгладки, как волны страшного моря обеих эдд, которые, не сдвигаясь ни на йоту, несли мертвых моряков в глубь воронки… - Эй, это просто бензиновый распределитель, хотите, возьмите его себе, – Карлик с голубым спектром в роговице стянул шляпу, впитав жидкость с лица. – Но вообще-то, мне хотелось бы от вас несколько иной помощи, – он отдернул армейский брезент с кучи хлама на полу. Полустянутый с левой ноги «скорп», ступня вывернута почти в сто восемь, кожаные штаны… Трупак… Черт подери, это же провайдер! Замерзший, твою мать и отмерзший, а теперь еще и дохляк! Ну, нет, с меня нормалды! - Так п-поможещь оттащить его в реффрежер, я и сам смог бы, да он сам Просшлшил… - Карлик нагнулся и схватил провайдера за ноги, модулятор отошел от горла и конец фразы был похож на слив воды в параше американского паба.

Под рукой была банка зеленой краски, монтажная цепь в кольцах, рельефные пластиковые щиты дешевой китайской порнухи, и разводной, идеально прочерченный каждым касанием заводской фрезы ключ с красным наплывом на рукоятке. Гарантированно защищает до четырех сотен вольт. Карлик попытался закрыть лицо шляпой, но сталь вошла до позвоночника. Я отодрал модификатор с его шеи и отбросил в сторону. В тишине он ударился о стекло.
Я повернулся - цельностеклянный ящик с заформалиненной внутри кошкой, стоял на стеллаже справа. Идиотский прикол, содержать подобные темы. Вообще, я думаю, карлик держал кошку не на продажу, поскольку со времен какого-то средневекового художника, выставлявшего в формалине взрезанные слои акулы, как если бы животное было полосатое, но каждая полоска была бы сквозным слоем формалина отделена от тела. Филе, короче. Затем спрос упал, а лет через десять, как обычно, поднялся. А в конец вступили и рецензоры – типа, живьем запахло, зеленые. И запретили всяческое использование бионосителей, независимо от их жизненной шкалы, в произведениях искусства, декорировании, одежде и прочей… Короче, кошка, породы syam, впаянная с египетским оскалом в плоский и стеклянный, заметьте, это еще штук восемь, не меньше, ящик, была совершенно незаконна. Я не стал подходить. Затылок провайдера отдался в мою руку на пороге, и я просто швырнул ключ.
Она падала, нет, она выползала, поскольку кошки не умеют выплывать из осколков, вниз, на ангарную пыль. Я видел ее блестящую шерсть и перестал смотреть, когда пыль, в ожидании, поднялась волной вокруг ее прокрученного в формалине тела. Да, кошки… Представь лучше, что я чувствовал, сжимая сползающий в кожу раструба ботинка гетр провайдера, выползающий из моей ладони sweat-ом и, кажется, кровью. Ботинок постепенно принимал рельеф гофрированной слоновьей кожи. Я открыл заднюю дверь – черный синтевойлок внутри, мониторы на спинках передних сидений… Зачем трупу монитор. Я захлопнул гладкий горячий склон правой двери и потянул провайдера к пятой, сзади, где запаска и цинковые глушители… Можете представить себе хруст выдираемых о бетонку волос со скоростью километра три в час? Тогда все нормально.
Выглядел он, надо сказать, достойно. Содранная до скуловой кости кожа левой щеки, вывернутая и, наверняка сломанная, рука, задранный и разъехавшийся молнией свитер. «Находили и получше, если были глубже ручки». Извини, это просто мертвый русский сетевой фольклор, набитый на животе провайдера – гном с киркой, желтого цвета, и надпись округом. Готическим шрифтом, но, видимо, все же на русском. Киркой гном херачил монитор комиксового стиля. Весело. Я затолкал тяжелого, как оказалось провайдера на прорезину, между запаской и округлым внутренним рельефом. Он вошел личинкой. Щелчок запирающего багажник звонка. Я хлопнул дверью и, выруливая на шоссе, посмотрел на таверну. Кто-то изрядно потрудился, обмазывая бревна первого этажа ламповым маслом. Они были подобны пирамиде, возносящей солнце обратно, в колесные камни каких-то там древних богов… Твою мать! Я, дернул лошадь и слишком резко поднял ее в ноги. Мокрые волосы острыми влажными полосами отлетели назад. Если бы я разогнул позвонки на ноль секунды быстрее, то - стандартный слом, когда хруст не слышен, потому, что нервная ткань отрубила зрение раньше, и приборная доска, искусственный алмаз в резиновой оплетке по серебряному сдвоенному знаку, переходя в срезанное небо цвета purple, так еще называли грязный серый раствор, который, смешиваясь с кровью… и мотающая грива твоей любимой лошади… Короче, я был спокоен и, соскакивая в горячую пыль, отстегнул и привычным рельефным драконом, легшим в ладонь, сжал тридцать восьмой, тот, что слева. Не знаю почему, они были как близнецы до последнего винта, разве что вороненая пасть левого была зеркальной копией правого. Но левому я доверял больше. Видимо, он родился на насколько секунд раньше… Я просто толкнул дверь и вернулся в бункер – карлик хрипел, уже горлом, без всякой электроники, слоем слюны и крови. Я выбил ему три ребра, ах, этот хруст, смягченный мясом… Повернул на спину, взял с верстака полиуглеродную лопатку и рассек ему шею. Не особо приятно вползать рукой в сочления костей и хрящей и этой, похожей на пожарный шланг трубки, но я впил ладонь и, сомкнув пальцы, вырвал часть позвонков. Да какую там часть. Карлик дернулся, как игуана под повозкой и лишился стержня. Меня просто XXL, до груди обдало кровью, слетающей с дикого вида анатомии в которой, спорю, еще не одна собака пороется... Кровавый бегемот какой-то.
Это я к тому, что у нас игра такая была, возле бойни. Вечером, когда норму порежут, трупорезы выставляли на воздух в таких цинковых бадьях, метра по два каждая, кровь, слитую с туш. На ночь. Был один там у нас типа доктор, так вот он говорил, что свернутая, в смысле, когда она уже в такие комья и слизневые полоски превращается, кровь, значит, лечит и вообще полезно. Нам, парням, было насрать, хотя весь город повелся, и по утрам стояло в очереди перед досками, закрывающими вход в бойню нормально так челов. Подходил бледный и замазанный кровью доктор, ему просовывали в окошко кто миску кто бидон, ну и лавандос, конечно. И получали обратно уже полное.
Попробовала меня мамаша однажды накормить этой дрянью. Я ей так врезал, что отец обоссался. Да нет, не от смеха, он просто паралич, сидит весь день как привязь конская, да срет под себя. Умора. Короче, про кровавого бегемота. Есть в нашем городишке типа моста, через реку – не реку, так, ручей безболотный. И горожане наши решили, что, типа, как реально городские, прогуливаться по нему должны в обе стороны. Маразм. Мы и придумали. Скидывались на ногтях, и кому выпадало, тот бегемотом и был. Я был пару раз. Тянули мы, значит с бойни бадью к мосту, ныкались недалеко, а как видим – пара телок идет, или какие-нибудь романтические слизни - всю эту, значит, блади-шнягу на чувака, которому ноготь выпал, вываливали и толкали его в реку. А там, я не помню, говорил или нет, река такая, что колена не замочишь. Ну, вот он такой красный с диким ревом хватался за мостовые перила, скользил, падал и, по всякому обоссаных уже мирных жителей пугал… Я обмотал трескающийся каждым кольцом позвоночник вокруг руки и сунул в сумку. Запах, слоящийся из под тонкого, в два миллиметра, цинка, черными, и прозрачными, как голографическое, по столбу водки вишневым нектаром плоскими нитями вниз… Хотя какие, к черту, нектары… Из под оцинковки, справа от впаянного в пол стола, заваленного лопнувшими в кристаллизованную закалку шестеренками, лентами шумопоглотителя, клетчаточной оранжевой упаковкой, наверняка просроченной, поскольку белок распадается быстрее спроса, инжекторами для масла - тоже, кстати, хлам. Графит давно сбил жидкие обтекатели с рынка… Короче, из-под стены ангара валил дым и оседал хлопьями в воздухе. Черный снег! Мне снилось, что я падаю в мокрой ванной, такой как в мотелях. Вдруг оскальзываюсь и жду удара затылком о край ванной, успеваю заметить красный узор, похожий на иероглиф, но удара не следует, я просто проскальзываю дальше, по кафелю пола с венецианским светом узора, по стене сбиваю керамические пластины потолка, затем задеваю пластик защитной ширмы и, не чувствуя влаги на своем теле, кроме горячего и соленого, как самая плохая рыба на побережье, пота, втыкаю в руль перед дико гудящим прямоугольником трейлера. Видимо, он не мог пропустить меня потому, что я петлял по шоссе за каждым его поворотом и постоянно оставался сзади, заставляя его иметь акселератор. И длилось все это три с 0,5 секунды. Обгоняя, я улыбнулся. Ему.

Дым заполнил уже почти весь ангар. Я отодрал стол от стены. С него посыпалось железо. Стол был привинчен к куску стены и она, изгибом и жестяным громом, свернулась, вдарив плотным распадающимся дымом. Я натянул платок на лицо и нырнул в черный проем. Платок оказался лишним – дым, точнее, его простроенная имитация, оседал, но не на стены или в пол. Сам в себя. - Эй, ковбой! – я обернулся на голос и увидел простейшую кристаллическую панель, такие стоят на полу на распродажах. В ней – лицо Старика, седоватый по вискам и в легкую распадающийся на пикселы. – Подойди ближе, мальчик. Ты взял, что было нужно, и теперь я верну тебя обратно. Надеюсь, ты не против? – его впавшие глазные яблоки желтели даже сквозь несчастные тридцать два миллиона цветов, что мог выдержать этот монитор. Я видел только его лицо, но это была камера, и при небольшом воображении можно было заметить, что Старик сидит под тенью, точнее в ней. - Парень, я к тебе обращаюсь, – Старик приблизился к камере, почти глазами. – Трансляция режет мне куски с живого мяса, так что давай, резвей, ковбой.

Вот хамства я не терпел, кажется, класса с третьего, когда мне выбили зуб, и я сломал тому парню в двух местах плечо… - Заткнись, я все это знаю, – Старик злился, пропадая из цифрового фокуса. Его явно качало. – Просто войди обратно в каньоны и не вздумай выпустить сумку. И сделай это, иначе… - он сплыл с экрана и за волосы притянул тебя, разбитую лицом и рыдающую. Ну, почти похоже. Дешевка. Вот, почему он никогда так и не смог войти в каньоны. - Это тоже отсканил, развалина? – я уселся на кусок настила. – Ну, так слушай. Значит, это ты тот козел, что наложил столько дерьма на мою дорогу? Можешь не отвечать. Во вторых, – что за чувак меня преследует настолько, что от него каньонами только и уйдешь? Твой пес? - Ты об этом? – Старик протянул руку и перевел ручную камеру. Матерь божья. Человек, затянутый в стальную проволоку, плотнее, чем в кокон. – Он тянул слишком на себя. Представляешь, хотел устроить в каньонах зоопарк. Вот тебе кем бы хотелось побыть на выходные или в порке со своей сучкой? – он хрипло рассмеялся. – Может, диким жеребцом? А? Или штаммом чумы, как тебе? Когда я вытянул из него эту идею, веришь, первое, что я подумал, что не плохо было бы на пару дней стать пеликаном и слетать на побережье!!! – он опять расхохотался. - Да, тебя он не поймал. Что делает тебе респект. Ладно, окажу тебе услугу. В экране появился здоровый револьвер, грохот, смягченный колонками, и кокон, пробитый сталью, раскрылся на уровне лица. – Узнаешь? Ни черта в этом отверстии из костей, мяса и полуторной проволоки, торчащей в стороны, я не узнавал… - Ладно, умник. Впаяй себе по грязному, если не можешь попасть чистяком, и давай разберемся здесь. Простроим, например, городок недалеко от прииска с парочкой таверн, или ты предпочитаешь аниме? – я прикусил кончик сигары и облизал угол рта. Старик, в этот момент действительно упавший сходством в пеликана вблизи, когда смотришь в zoo в его клетку к самым глазам, заскорузлым и мелко дрожащим под патиной мух, смешивая отвращение и страх, поскольку все остальные - взрослые, и они говорят «это птица», впился всеми пикселами своих бесцветных в голубом фильтре глаз в мониторинг. - Хорошо, парень. Если ты доставишь хоть часть спинного мозга этих послевоенных, будешь богаче, чем… - я не стал дослушивать и дал серебряным братьям поработать вместе. Два тридцать восьмого трека разнесли по кристаллам остатки проекции, и я еле успел в поворот. Трейлер остался далеко позади. *** Ну, и что теперь? Несусь по простроенной бетонке с трупом в багажнике, вижу слева аэропорт, характерные изгибы подъездов к терминалам, посадки, снижающие шум взлета, стеклянные коробки технических зданий… Хотя, стоп. Какие к черту здания! Я резко развернул и помчал по пыльной траве прямо к полосам взлета. Боюсь, последняя резина с крыльями спустилась сюда еще до моего рождения. Впереди – две полосы, какой-то автобус и пара раскуроченных лайнеров. Еще и перестрелка, судя по сухим хлопкам и звукам металла версус расплавляющийся по ходу дела свинец.
Трое в камуфле, перекатываясь за остовами лайнеров, поливали телку свинцом почем зря, но она держалась молодцом, прочерчивая полукольца из авиационной пушки. Я отстегнул беретту из-под панели рулевой оси (спасибо тебе, черный продавец машин!) и впаял прямо во взлетные полосы. Первый - не ожидал, и я просто сбил его разворотом, срезав его тазовые кости хрустом по безнадежному кругу мучений. Он перекатился через корпус и остался лежать. Лицом, вроде, вниз, в трещину по полосе. Я остановил тачку и, пригнувшись, выскочил в горячий бетон. Я перевернул его. Арм был в маске, странной маске, прозрачной, как защита от пыли, но с какими-то еще наворотами, типа мельчайшей сетки по всей поверхности, позволяющей принимать теле и видеосигнал. Он застонал, и я выстрелил ему в лицо из беретты, схватил его АКМ и, уже под отдельные впайки пуль в мой многострадальный «бим», со стволов заметивших меня остальных хрен знает каких назовцев, пустился во все тяжкие.

Вообще то я не люблю злоупотреблять своим превосходством, но в этот раз… Короче, я вошел в слои каньонов. Для наблюдавших это было похоже, наверное, как если бы меня рассекли миллионом циркулярных лезвий. Никакой геометрии. Они просто распотрошили меня свинцом.
Дальше все было делом техники – тепловые пятна, менее яркая полоса бетонки, стороны света и – как в страшных снах – а я и правда что-то разозлился, разрывающиеся изнутри тела ничего не понимающих армов, распадающихся на кольца и молекулы. Последний, видимо, поверил, когда из его тела по расползающемуся камуфляжу пролез я, да поздно было.

Я крутанулся, коснувшись глазами солнца, и увидел ее. Четверо или пятеро стволов одновременно дымно вспыхнули и косыми очередями прошили рельеф когда-то идеально черного облегченного бронежилета, да так, что она влетела переломанной пополам куклой в непонятно что здесь делающий автобус красного цвета. Миллионная доля памяти попыталась обратить на это внимание… Грохот и пыль делили виражи и были похожи на добропорядочных носителей горного курорта. Пыль, изящно кульбитя, выделывала на сноуборде кольца и косые спуски, а грохот лавиной пытался догнать зарвавшегося серфа… Такая, короче, бодяга. На полосе лежал авиационный и, похоже, еще рабочий ган. Я поднял его и, дослав патрон, что было лишним, поскольку из возвратника слева вылетела золотая с серебряным носом красавица - красиво поменяв латунную девственность на матовое вращение, падая в пыль - гонял цифровую камуфляжную плоть по всей бетонке, пока раскаленная тактильность не отбросила пустой уже пулемет в сторону из моих рук. Жаль, вы не могли слышать этого звука падающего в бетонку отработанного авиационного пулемета… Это не просто сталь и полиуглеродные соединения… Я опустился на согнутые в коленях ноги, тронул горячую пыль ладонью и свернулся в спину - провалившись спектральным изломом в сереющее небо … *** Стриптизерша открыла глаза, и некоторое время молча смеялась. Затем вскочила, сорвала троды и прыгнула к окну, уже совсем темному. - Слышишь! Мы сделали их! Она все-таки смогла, иметь ее в щель! Надо по этому делу надраться в черепаху! – она повернулась. В кресле полулежала молодая девчонка в обрезанных джинсах и белой безрукавке, по которой расползалось красное. Троды полностью покрылись вытекшей из ушей и уже свернувшейся кровью. Тонкая струйка над верхней губой застывала, как бы раздумывая, сорваться вниз или остаться в уютной ложбинке под носом. Стрипа опустилась на пол и положила голову на колени. - Ну почему именно тебя, почему он срезал именно тебя… - Сука, – она беззвучно, на все свои четырнадцать лет, заплакала. Ребенок. Я смотрел, как сереющее небо оседало пылевыми волнами в ночь, которая здесь уже никогда не наступит. Поднялся с бетонки – ну и видок, буря в пустыне просто. И ни одного звука. Только где-то далеко кто-то бьет железной трубой по опорам моста. Возможно, ему настолько безысходно, что ничего другого просто не остается. Возможно, в этом стуке, прежде чем рухнуть в высохшее русло, этот кто-то решил выместить все безразличие, ввинченное ему и иссушившее его чувства. Вот, еще, и еще… Твою мать, меня явно контузило! Я ломанулся к машине. Такого отборного мата я давненько не слышал. Здесь были и скользкие сухие изгибы суахили, и плохой китайский, и поркамадона и еще что на неизвестном мне наречии, даже пара слов на русском. Я подбежал к машине, рванул капот и получил крышкой по зубам, отлетев метров на пятьсот. - Ты охренел что ли! – провайдер был зол как стадо негров, сжигающих собрата, напялив ему на башку камеру, полную бензина. – Я что, по-твоему, пластиковый? Я тебе что, подружка латексная, которую можно оставить на ночь в багажнике, пока твоя телка отсасывает у тебя в номере? А? Скажи, похож я на резиновую куклу? Чего ты ржешь? А? – он подходил все ближе и это было опасно. – Ну скажи, похож я на резиновую куклу? - Ладно, ладно, не похож. Вот если штаны подтянешь… - он выглядел комично, штанины волочились, свитер в клочья, ни хера себе, это же пулевые отверстия. Я посмотрел на его лицо. Чистое, как у младенца, который играл возле угольной кучи, но абсолютно нулевое. - Ах ты! – он бросился на меня но тут же грохнулся. - Я же говорил, подтяни штаны! Мы были похожи на двух резвящихся беспризорных буйволят в универмаге, но потом я вспомнил о той телке, в автобусе. И остановился. - Подружку свою забрать не хочешь? – я повернулся. Провайдер сверкал идеальными в тонкой оправе очками. Черт подери, пора привыкнуть. Он был с иголочки, ну, с его иголочки в смысле.

Сколько я пролежала в темноте, я не помню. Но тут раздались шаги. Это еще кто. Я вытащила нож. Спина ныла, но вроде все было в норме. Дверь открылась и я увидела его наглую рожу, всю в саже и копоти. За ним стоял какой-то очкарик и лыбился.

Я рванул дверь красного автобуса и увидел ее. Ни хера себе. Спецназ. Тоже мне. Выглядела она отвратительно, но, удивительное дело, с каждым шагом все приходило в норму.

- Ну чего, красавцы, нашлись? Пойдем, ехать надо. По дороге поговорим, – провайдер втопил вперед к моему бимеру, на котором ехать, похоже, можно теперь только с горы. Чуть не забыл. Пора привыкать. Сияющий лакокрасочными материалами автомобиль стоял у обочины. Я обернулся в серое поле боя и рухнул на заднее сидение… Когда трогалась машина, я явственно услышал гул заходящего на посадку лайнера, повернул голову в огни аэропорта с сигнальными вышками и характерным в окно запахом новой резины и погрузился в сон… *** Проснулся я оттого, что было холодно, но, несмотря на это, то, что по последним заявлением состоит из железа, чему я лично не верю, считая это аэростатом, на котором взорвался мой лучший друг, налетев на высоковальтку, ну, не важно. Солнце слепило в глаза, на плече сопела она, а затылок провайдера покачивался под еле слышный черный бит. По краям дороги зеленели бесконечные поля с квадратами красного. Тюльпаны, что ли.
- На, взбодрись, – провайдер протянул термос. Я ожидал, по крайней мере, вискаря. Кофе. Твою мать. Натуральный кофе. Кажется, я испытываю счастье. - А где это мы? - Не парься, скоро уже.

Я проснулась абсолютно свежая, будто и не было всех этих, мать их, боевых действий, рядом сидел он и потягивал из термоса… Кофе! Я хотела романтично смотреть на него сбоку, как за ним проносятся поля и пасторальная всякая шняга, но запах кофе… - А, проснулась? Ты где была все это время? Задница! – он легонько шлепнул меня по затылку. - Вот сука. Ты же не открывал, я поперлась в университет, там эта ванная с кровью, ну, я в каньоны, и вот, понеслось. - Ванная, душевая, иероглиф? Я там был несколько часов назад! Твою… А картинку вспомнишь! - Попробую, – я надышала на стекло, на секунду закрыла глаза и вывела иероглиф. Откинув офисную панель между сидений, я оторвал листок папиросной бумаги и приложил к запотевшему пятну на стекле. Проявился чуть смазанный, но, стопудово, именно тот иероглиф, который в видел во сне.
- Ну-ка, дайте, – провайдер посмотрел на влажный листок, смял его и швырнул в окно. Он пролетел мимо наших лиц навсегда умершим цветком вишни в моросящее назад.
– Забудьте, это «тигровая лилия». Да, кстати, у нас есть полчаса, так что давайте я введу вас в курс дела. Мы переглянулись. Тоже мне, резиновые утята. Сначала налей ванную, а потом кидай туда наши резиновые тушки.

- Ну, о каньонах я вам рассказывать не буду. Кстати, сейчас мы в объективе, как вы могли заметить. В нормальной реальности, привычной и вам, и, до некоторых пор – мне. Я вытянул руку в окно, под косящий дождь. Каплями через кожу. – Так вот, существовала некая корпорация, «Тигровая Лилия», направленная на продвижение синасети в массовое коммуницирование. Все было хорошо, пока не вмешались армы. Но эту проблему решить было проще простого. Но был еще один тип, который, собственно, все это, как оказалось, и организовал. В смысле, он отмывал на войнах бабки, драгс и прочую лабуду. И это привело к тому, что он стал владельцем самой могущественной корпорации на материке. И надо было такому случиться, что гений, которому предстояло открыть каньоны, оказался у него в сисадминах. Ну, не лично у него, но в одной из его веток. Простой парень, просто рубил в компьютерах и мозгах и однажды… Кстати, к вашим услугам, – сисадмин подмигнул в зеркало. – Да, и вот однажды до меня доперло, что мы делаем охерительный, хотя на данном этапе и необходимый пока, штрафной круг, пользуясь железом и вообще, внешним софтом. Но я был настолько ошеломлен всей этой бодягой, что пандора без особых усилий выползла из своего ящика… - Ты хотел сказать, приоткрыла его? – а что, я тоже кое-что знаю о человечестве, но почему-то получила локтем в бок.
- Да хрен с ней, короче, я ломанулся к Старику и расписал ему, как можно сделать просто на все сто все эти компании, производящие дорогостоящее железо и занимающиеся сетями. Ну, речь шла пока только о коммуникациях… Он парень, фишку ловящий, перевел меня к себе, дал группу и добро. Так появилась «Тигровая Лилия». Все шло отлично, мы наняли контроллера, японца, ты его, кстати, знаешь. Старик дал сети открыться и буквально через время наложил запрет, уже на государственном уровне, через армов. Японец, типа, застрелился, компания распалась.
Я очень долго думал, почему все же работы идут, и Старик маниакально ждет чего-то. Короче, чуваки. Держите задницы. В одно прекрасное и сильно насыщенное озоном утро на последнем этаже стеклянной башни я понял, что через сеть, да простит меня Эйнштейн, можно пролезть в относительный фьючер. Где мы все, собственно, и познакомились. Да, представьте себе, мы имели недавно с вами совместный, так сказать, пикник в запретной временной зоне. Но. Не все так хорошо и красиво. Не такая это обычная херня, что бы в ней мог оказаться каждый юзер. Вот и понеслись поиски серфов. Нашлось только двое, не считая меня, а считая вас. На мое счастье, Старик, насколько бы он ни был умен, просчитался на один день, и я спас свою задницу, слившись во фьючерные каньоны до того, как он успел поджарить мне мозги или банально собить машиной. Я ломанулся во фьючер загнанной дичью, не думая, а спасая задницу. Поскольку только в стандарте, ну, в синасети настоящего, его псы легко бы меня достали, а о дырках в форвард знал только я, у меня вроде все вышло, и я смог простраивать каньоны в обратную сторону. К сожалению, вас уже пасли. Ну, хотя для меня это оказалось удачей. Слился я навсегда, ясное дело. Поскольку из фьючера, раз уж ты попал туда, дороги назад, в эту реалию, просто нет, изборозди ты хоть все каньоны мира. Не то, что она не простроена желтым кирпичем, ее просто не существует. Вы же, наркоманы и торчки, иногда бываете просто гениальны до невероятных кристаллообразующих высот. Короче, когда я ползал по каньонам в поисках возможностей и надежд, я наткнулся на вашу полудетскую бомбу. Типа, «если армы нас прижмут, активируем две части файла и сливаемся в каньоны навсегда». Идиоты, вы, грубо говоря, одноразовую машинку времени придумали. – Он посмотрел на меня. – Ты тогда, в баре, подумал, что у тебя ничего не получилось, хотя был уже далеко от дома.

*** Я смотрел в окно, на высыхающие тюльпаны и чувствовал, как потеют ладони. - То есть получается, ты меня для начала в каньоны слил, поскольку Старик каждое твое действие в этой, ну, реальной синасети мог отследить, а ей простроил ванную с иероглифом, причем буквально несколько часов назад? И ищейки попали в петлю? Тогда почему я видел Старика на экране? - А все, у него не было шансов. То есть были, если бы ты согласился и вывез ему позвоночник, но он просчитался с девочкой. Природа жестокого человека взяла свое. Да и в тебя я верил. - А от кого же ты меня спасал в аэропорту? Тоже Старик? - И да, и нет. Это его, как бы, альтер эго. Мерзейший тип. Если Старик что- то ищет, то это по крайней мере достойно уважения, Напарник же как был ушлой скотиной, так ей и остался. Тоже, конечно, свои интересы, но какие? Может, тебе удастся разобраться… - И, естественно, все эти ковбойские штучки ты простроил, что бы мне скучно не было? - А что, по-моему, довольно прикольно, где еще почувствуешь себя иствудом, а? - А с какой радости ему понадобились мозги каких-то отморозков? – я задвинул пепельницу ногой. - Ну, родная моя (шутка, не замеченная редактором), в мире еще много гениев. Ему нужен был генетический код, и именно из спинного мозга, и именно послевоенного периода. - Так что, война все-таки будет? - Детка, война идет с первого взрыва, некоторые умники его еще называют «большим». Но вы можете не париться, вы чисты, в смысле биологии и все такое.

- Слушай, все это нормально, но что надо Старику в будущем, он, насколько я понимаю, нормально себя чувствует и здесь, в плане не парится на платформе настоящего? - Есть темы. Догоны, не более. Но вот мы вернулись? Вернулись. Может, он ищет новое оружие, может, что-то более могущественное. Но меня вы оттуда вытащили, так что война продолжается и я выясню, ты уж поверь, что он затеял. – Провайдер оскалил в амальгаму заднего вида все 32 и вдавил газ.

Дождь совсем прошел, и солнце со скоростью жарило окружность. Впереди, метрах в двухстах, стоял человек рядом с машиной цвета синей вишни. Нормально, это же японец, нанявший меня на курорте и вкативший в мое кровообращение, мать его так, токсины. Я сунула руку в карман и сжала среднюю фалангу в острие. Сейчас ему будет интоксикация… Японец улыбнулся, когда мы подъехали и развел в приветствии руки. Мы вышли… Это они вышли, а я вылетела и цель была в его рубиновом глазу. Он легко поймал меня, опустил, легко сжимая запястья, на остывающий от теплого дождя асфальт и посмотрел мне в лицо парой голубых кристаллов. Не рубин, проводящий сенсорику, просто белково-призменная масса, выдираемая в корейском муви ложкой, в точку между бровей, куда смотрят собакам в момен нападения, и я увидела голубое за спиной небо, край блестящей тачки и, веришь, кролика, юркнувшего в заросли. - Твою мать!!! Так это все были каньоны!! Все это время? И токсины? Он развел руками, резко, так, что я встала перед ним. – Все относительно. А если бы я не напугал тебя токсинами, ты могла бы и отказаться. Реал? Ну ладно, проехали. Работу вы сделали. Теперь наша очередь, – он жестом перевел наши взгляды в вишневую отблесть порша восемьдесят шестого года. – Твоя, ну, или ваша, если хотите. Деньги в банке, - он протянул кожаный чехол кредитки. Но если нужны наличные… - Нет, нет, спасибо. Все нормально, – я вращался обалдевшим сознанием вокруг темно-синего порша и, кажется, именно так чувствовал себя Моисей, когда узнал, что заповеди – это плиты из чистого палладия и что… Но тут на шею мне прыгнул одичавший ловец енотов и заорал в ухо: - Дорогой! Я хочу, как в кино! Дипломат, полный бабла!!! И ствол!!! – она соскочила и уставилась на японца глазами, окисляющими титан.

- Ну конечно, - он сунул руку под пиджак и протянул стволом назад номерную беретту с серебром по рукоятке. Думаю, в этот момент моя телка обоссалась.

- А твой в бардачке, – затем подошел к капоту бимера, открыл его и передал провайдеру дипломат.

- Сто штук. За непредвиденные расходы, – он улыбнулся и я ощутил в ладони некоторую уверенность. Косарей эдак на 100.
- Ну все, по машинам, я думаю, еще увидимся.

Когда они уже трогались, я подбежала к японцу.

- Кстати, а почему тогда, в баре, вы сказали, что вы коллекционер? Он улыбнулся, вытащил руку из окна, и вложил в мою ладонь что-то теплое. Я разжала пальцы. На меня пялился переливающий утконос из гранита.

*** Через пару часов солнце уже плавило асфальт и я откинул крышу.

- Ну что, герой спецназа, куда рванем теперь.

- Черт знает. Я бы зажрала кислой и втопила танцпол.

- Ну, тогда для начала белого? Ты как? - Да пошел ты, я тебе уже говорила, что эта дрянь жжет вены.

- А твоя паленая кислая рвет мозги, которых в твоем фарфоре и так меньше, чем у котенка.

- Чего? На себя посмотри, отморозок! Чего устроил! Синоптик хренов.

- А чего, - я похлопал по кожаной панели. - Хочешь, можем поменять.

- Иди ты в жопу.

- Сама иди.

- И вообще, чем так воняет? - Ты наложила, наверное.

- Да нет, это вон, грузовик впереди. Похоже, с говном.

- Нет, это коров перевозят.

- Ну, я им сейчас нарежу соплей! - Эй, эй ты чего? Но я уже вскочила и щелчком передернув новенькую беретту, всадила примерный треугольник по 22 мм в заднюю стенку грузовика. Раздался вой и грохот.

Она упала назад, с хохотом.

- Гони, твою мать! Эти драйвера страх какие непонятливые! –

И мы пролетели загудевший мост, а я сидел на перилах, разделяющих дорожные полосы, как обычно, в своих синих выцветших джинсах и зеленой бейсболке, ей тоже изрядно досталось за это лето. Еще я прикрывал ладонью глаза от солнца, которое так и норовило ослепить меня, потому, что бейсболку я ношу козырьком назад, как все наши. И просто глядел вслед проносящимся грузовикам… Смешно, но у меня появилось такое чувство, что завтра я появлюсь на свет. И к этому моменту мне будет что-то в районе двадцати шести.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Алекс Зубаржук © 2002